Дедушка

–Дядя Сергей! – усмехнулся дедушка. – Видел бы ты, как злилась твоя бабушка, когда Тогжан заявила, что выйдет замуж за русского. Вот смеху было.

Мы помолчали минуту.

– Но если это была любовь, дедушка, то как то жаль. Ведь любовь это важно?

– Наверное, это была любовь. Последняя любовь. Столько пафоса в этом выражении. Знаешь такой стих?

Моя последняя любовь

Поглотит бездной черных глаз,

Отравит гибким станом кровь,

Разбередит в прощальный раз.

– Да уж, последняя любовь. Последняя вспышка нейронов лимбической системы стареющего мозга. Потом уже ничего подобного не было.

– А ты жалел когда-нибудь об этом, что можно было сделать по-другому?

– Я в любом случае жалел бы. В таких ситуациях нет однозначно хорошего выбора. Но нам, людям, приходится делать выбор, во всяком случае, пока приходится. А ты знаешь, что фотону выбор делать не приходится? Один фотон может пройти сразу по двум путям. Понимаешь? Одновременно быть и тут и там. Вот бы и нам так. Но наша душа сложнее фотона, мы не можем так. А может и можем. Во всяком случае, этот Уильямс из Принстона уверял, что сможем. Но, когда мы будем такими, что останется от нас?

Последние фразы дедушки я не очень понял, в физике я был так себе. Зачем врачу физика?

Дедушка встал.

– Пожалуй, пора домой. Время ужинать.

Дедушка медленно пошел к дому.

Я привстал было, потом снова сел. Хотелось посидеть еще у речки.

Я позвонил Маржан.

– Привет, что делаешь?

– Ничего особенно, слушаю музыку. А ты?

– Тоже ничего особенного, устал читать. Сижу, грущу.

– Приедешь?

Не думая ни секунды я поехал к ней.

– 1

Фактически мы встречались с ней целый месяц. Конечно, это не были свидания. К сожалению. Целый месяц я просто смотрел на нее. Каждый день, шесть дней в неделю были занятия. Не нужно было придумывать и искать встреч. Я не мог прикоснуться к ней, но уже только за то, что она просто рядом, что я могу видеть и слышать ее, иногда улавливать запах ее волос, я был благодарен.

Но цикл по психиатрии неумолимо шел к завершению. Развязка была неизбежной. Либо я больше ее никогда не увижу, либо я что-то должен делать. И вот закончился наш последний учебный день. Группа собрала свои вещи и стала покидать учебную комнату. Я сидел с пересохшим горлом на своем месте. Сердце гулко билось в груди.

– Маржан, задержись, пожалуйста, надо обсудить еще кое-что, – выдавил я наконец. Она была старостой группы, и в принципе, я, как преподаватель, мог задержать ее, не вызывая подозрений у остальных, якобы в связи с необходимостью обсудить какие-нибудь учебные моменты, например, что-нибудь про экзамены.

Маржан осталась. Все вышли. Они сидела, сложив руки на коленях, и выжидающе смотрела на меня. Как-то совсем по-детски.

Я уставился в пол. Заготовленные фразы бешено носились в моей голове и никак не хотели высказаться. Я думал, мне будет не так трудно. Все-таки не восемнадцатилетний паренек. А лет на двадцать старше. Но, судя по всему, эти последние двадцать лет не сделали меня увереннее. Опытнее. Хладнокровнее.

Молчание затянулось. Наконец, я посмотрел ей в глаза. Эти темно-карие, почти черные, огромные глаза, обрамленные длинными ресницами. Почему она здесь? Зачем она появилась в моей жизни? В чем моя вина? Почему я такой? Вопросы, мучившие меня последний месяц, снова принялись за свое дело. Но я усилием воли произнес:

– Учебный цикл кончился. Мы уже не увидимся с тобой по учебе. А мне хочется видеть тебя и дальше, и я ничего не могу поделать с этим.

Маржан смутилась и опустила голову.

Осторожно я тронул ее руку.

– Можно я позвоню тебе, и мы как-нибудь встретимся?

Она подняла голову, улыбнулась и кивнула.

Через несколько месяцев осенью я принял решение уйти из семьи. Уходить было тяжело, но приносить в жизнь еще и ложь, когда уже свершил предательство, было бы совсем невыносимо. «Уйти из семьи» – что-то есть в этом выражении банальное и пошлое. Никогда не думал, что это коснется меня.

Я помню тот вечер. На люстре перегорела одна из двух лампочек, и в зале было тускло. Мой первенец Жандос угрюмо сидел за своим столом в смежной комнате, делая вид, что учит уроки. Младший сын Болатик выглядывал из-за двери детской, чувствуя что-то плохое, и спрашивал, куда это я собрался и когда вернусь. Асель молча сидела на диване с напряженным лицом. На ее руках непрерывно сучило ручками и ножками маленькое солнце, вытягивало шею, повернув голову в мою сторону. Круглые глазенки сияли, и ротик широко улыбался в предвкушении, что отец, как обычно, начнет развлекать, строить гримасы и подкидывать вверх. Но отец ушел.

Больше я никогда не видел ее сияющих глазенок и широко улыбающегося ротика. В следующий раз, когда я увидел свою дочку, я смотрел на закрытые глаза, чуть приоткрытый рот, иглу от капельницы, воткнутую в вену где-то сбоку на голове. В тот год в Алматы была какая-то вспышка менингита. Откуда, почему – никто толком не знал. Но умерло несколько детей и взрослых. В том числе, Тогжан.