Деды и прадеды

Козя опять покопалась в верхнем ящике и достала из какой-то новенькой папки витиевато разукрашенный ламинированный лист бумаги с фамильным древом, уходящим в глубокую древность. Я рассматривал вензеля и перья на характерных геральдических шлемах, пририсованных к стилизованным ветвям древа. От прадеда Терентия Завальского к прапрадеду Томашу, потом — дальше и дальше аж до какого-то неведомого немецкого разбойника невесть какими судьбами оказавшегося родоначальником целого шляхетского клана аж в 1504 году. «Приехали, Григорий Алексеевич, — подумал я. — Теперь мы все — потомки крестоносцев. Ах, Эдгар… Вот ведь мудак».

Это было даже для меня несколько слишком.

— Бабушка Козя, и что Эдгар со всем этим делает? Бабушка, я ж сейчас в Торжевку еду, на кладбище. Это ж село! Бабушка?! Какие крестоносцы, какие склепы?!

Козя посмотрела на меня с некоторой неловкостью. Она слишком меня любила, чтобы просто назвать дураком, но мои идиотские вопросы явно мешали такой приятной и стройной картине мироздания. В конце концов, она же всю жизнь общалась с такими важными людьми, теперь этому общению был придан, пусть и запоздало, такой изящный антураж, всё было очень даже красиво. Советская знать и знать с родословной. О, да этот ламинированный листок, состряпанный каким-то польским умельцем за Эдгаровы деньги, этот такой красивый и правильный листок так много объяснял и расставлял по своим местам! Не зря же так трепетно она собирала все упоминания о польской родне, о давних делах и преданиях. Все семейные легенды, все сплетни и сказки наполняли особым, утончённым смыслом жизнь девочки, вырвавшейся из дальней Торжевки в мир больших и нужных людей. Её речь была прихотливо, но очень в меру пересыпана всевозможными немецкими строфами из Гейне, латинскими пословицами и как бы совершенно случайными оговорками по-польски. Я представляю, как шикарно должна была звучать такая речь в кулуарах партийных конференций.

Впрочем, почему — «представляю»? Я прекрасно помню редкие, потому столь радостные и долгожданные приезды Кози в Топоров, где за накрытым столом она рассказывала Тасе о своих блистательных победах над дурковатыми коллегами из Партшколы. Я сидел на стуле, на который для удобства были подложены две подушки, бабушка Тася хлопотала у печи, вытирая руки стареньким полотенцем, подавала на стол, Козя несколько раз пыталась пристроиться помочь подавать котлеты, сделать пюре или покрошить салаты. Но у неё было же такое красивое платье! Но у неё были такие больные руки! И Тася носилась как угорелая, стараясь поухаживать получше за младшенькой любимицей, которой стала второй мамой — до войны. А я, как заворожённый, рассматривал Козины серьги, смеялся и картаво коверкал все эти латинские пословицы, которым она меня учила для правильности речи. Как я ни старался, все эти vanitus vanitatum и rectitudine sto usque ad finem отлетали от моей дурной башки. А потом Тася садилась рядом и слушала, слушала, слушала Козины рассказы. Тася была удивительной слушательницей. Её карие глаза наполняли душу таким тёплым светом, будто после зимнего дня у горячей печки оказался. Потом с дежурства приходил дед Вася, он радовался приезду Кози, смеялся громко и заполнял всё пространство шуточками. Это сейчас я понял его шуточки и почему иногда он получал от Таси полотенцем по спине, а Козя недовольно поджимала губы. Но не смеяться было невозможно. И они все хохотали. Такие молодые…

Я быстро собрался. Собранная сумка уже стояла у двери. Надо было торопиться. Уже было шесть утра. Путь предстоял неблизкий.

— Гришенька, что же ты, вот так сразу?

— Бабушка, да. Надо.

— А ты помнишь, куда надо идти. Запомнил? Как зайдёшь, так налево, там пройти немного, увидишь их могилу. А могилка Зоси будет справа от них. Ну вот как стоять к фотографиям лицом, так вот направо надо пройти… Или налево… Сейчас…

Козя стала поворачиваться, как пилот боевого самолёта, отрабатывающий полётное задание, так и она разворачивалась, шагала на месте, вызывала из памяти тела подсказки правильной дороги.

— Да. Точно. Направо. И пройти надо… шагов, получается, тридцать. Запомнишь?

— Да. Запомню, — я встал. — Ну, посидели на дорожку, «спасибо сему дому, пойдём к другому».

— Ой, спасибо, что заехал, я ж вот так тебя ждала, как бога, знала ведь, что Гриша приедет. Так вот, как встану, каждое утро и каждый ж вечер Богородице молюсь. И за тебя молюсь, и за маму с папой, привет им большой от меня передавай. И хотела ж я поехать с тобой, да видишь, вот, посмотри, как мне руки покрутило.

— Да, бабушка, вижу.

— Ну, ладно, ты ж не забудь, я ж вот так и поехать хотела всё в Торжевку. Мне мама снится.

И тут я ляпнул глупость.

— Бабушка. А почему ты так меня ждала? Что, в конце концов, Эдгар приехать не может? Это ж его тоже — прадед и прабаба? Почему? Он же так родословную выводит?

Рука Кози, собиравшаяся меня перекрестить, тихонько опустилась. Она сверкнула глазами, но сдержалась, заговорила тихо и быстро, как горох сыпала.