Дефицит Высоты. Человек между разрушением и созиданием

Всё, что сочинил Ульянов, было полнейшей чепухой. По тону его статьи представляют довольно однообразные потоки ругательств, которыми он клеймит попов, эксплуататоров, ненавистное самодержавие, идеалистов, махистов и всех, кто попадётся под руку в моменты творческо-разрушительного полёта его мысли. Особенно неприязненные чувства он испытывал к священникам, видя в них конкурентов для его крайне радикальной секты. Статья «Лев Толстой как зеркало русской революции», типичный образчик его примитивной публицистики, где недостаток глубины и отсутствие логики он компенсирует энергичностью выражений. Борцы у него «закалённые», массы крестьянства «демократические», удар — «смертельный», и нанесён он по «прежней рыхлости масс». Статья написана по случаю восьмидесятилетия великого писателя, но о юбиляре там не сказано ни одного доброго слова. Это Ульянов оставляет «лицемерной» официальной прессе.

Толстой со своим «непротивлением злу насилием» вносил разброд в умы, и тем невольно способствовал подготовке почвы для будущей грандиозной розни, но уж никак не являлся её зеркалом. Толстой у Ульянова безнадёжно отстал, но ещё хуже «толстовство», состоящее из хлюпиков-интеллигентов, кичащихся своим вегетарианством. В вину Толстому ставится то, что он «не мог абсолютно понять рабочего движения», но, что ещё хуже, занимался «проповедью одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии», а следовательно, и «самой утончённой и поэтому особенно омерзительной поповщины». Здесь всё вздор. Проект «фирмы Ленина» сам себя похоронил, просуществовав 70 лет, а православие на Руси, которое так дестабилизировало пламенного борца с поповщиной, существует уже более тысячи лет.

Ульянов — это новая разновидность типа авантюриста и мистификатора, несравненно превосходящая своей разрушительностью таких исторических и литературных персонажей, как Калиостро, барон Мюнхгаузен и Остап Бендер. Существенное отличие последних от Ульянова в том, что они были безобидны. Но Ульянов был не просто наделённым артистическим даром фантазёром и азартным игроком, он был редкостным лжецом. Керенский, видевший в Ульянове родственную душу и поэтому хорошо понимавший его писал: «Чем чудовищнее ложь, тем охотнее ей верят. В расчёте на этот изъян человеческой души и строил Ленин свою политику». В «ленинской» публицистике очень мало правды о России, почти всё ложь и клевета. Кстати, отцом лжи считается Дьявол, не родственник ли Ульянова?

Интриговать, передёргивать, извращать для него было так же естественно, как дышать. Это был циничный популист. Теоретическая трескотня о диктатуре пролетариата была всего лишь прикрытием его цели установить собственную единоличную диктатуру. Такие неизбежно подавляют людей настроенных созидательно, но более умеренных, и поэтому избегающих крайностей. Ульянов — единственный на последнем собрании верхушки заговорщиков, кто был за немедленные действия. И сумел-таки убедить остальных

Первое правительство после октябрьского переворота так же, как и предыдущее, носило название «временного», но через несколько дней об этом забыли. Учредительное собрание, которое большевики до переворота называли «подлинно народным представительством», было ими разогнано. Демонстрация в поддержку Учредительного собрания была расстреляна.

Нарком по военным делам П. Дыбенко, рассказавший Ульянову о разгоне Учредительного собрания, вспоминает, что на этот раз Ильич особенно «долго и заразительно смеялся»: «Разгон Учредительного собрания есть полная и открытая ликвидация формальной демократии во имя революционной диктатуры. Урок будет твёрдый». Кого то заразительный смех Ильича умилял, у нас этот уникальный сплав лицемерия и наглости вызывает отвращение.

Многие российские историки, публицисты новейшего времени задаются вопросом, каким образом большевики, желая создать первое в мире государство, которое бы служило человеку, создали бездушную машину. И не могут ответить на него. А ответ буквально лежит на поверхности. У большевистской верхушки желания были другими. Они видели своё будущее в мировом господстве. Отнюдь не в благе России, которую рассматривали как первую искру, топливо для разжигания мирового пожара. А если при разжигании мирового пожара погибнут русские — и замечательно! и чем больше, тем лучше. А их, направленное на чьё то благо, желание не более, чем миф. Миф, в который поверили массы легковерных людей, чья недалёкость и простодушие у манипулятора Ульянова вызывали презрение. Поразительна наивность тех, кто принимал их лозунги за чистую монету. Такие до сих пор говорят о каких-то «заветах Ленина», о «вульгаризации марксизма-ленинизма» и тому подобное. Конечно, их обманут снова.