Дефолт совести

– Я говорю серьёзно. Установка вроде как наша, но юридические права на неё принадлежат... даже не знаю, кому они могут принадлежать. И уж тем более не знаю, что произойдёт в случае удачной операции с нашим больным. Позволят ли её забрать? Узнает ли мир о нашем пациенте? Ведь в таких случаях его надо предъявлять консилиуму. Останется ли вообще «Прометей» в единственном экземпляре как панацея для избранных мира сего, а остальные будут продолжать страдать и умирать от рака?

– Слушай сюда, моралист доморощенный, – важно остановил коллегу Либерман. – Ты знаешь, чем велик был наш Моисей?

– Во-первых, почему это Моисей ваш?.. – непроизвольно вырвалось у Фролова.

– Да потому что наш, и всё тут... Это даже не обсуждается. Если б речь шла о Моне из-под Одессы, я б его охотно вам отдал. Но Моисей!.. Так вот. Величие и заслуга Моисея в мировом и историческом масштабе заключаются в том, что он сорок лет водил свой народ по пустыне в поисках великого исхода только для того, чтобы в итоге доказать людям, что безысходности нет. И тот, кто не верил ему, погибал, а тот, кто верил, выживал. Ты понял мою мысль, Паша?

– Не совсем... Разве можно до конца понять, что крутится в твоих еврейских мозгах?..

– Тогда просто внимательно прислушивайся ко мне, – от души рассмеялся Либерман. – То, что из любого безвыходного положения есть как минимум два выхода, знает даже наша поправляющаяся Кики. Эта чертовка девочка наверняка поняла, что мы спасаем ей жизнь. Ну, или хотя бы продлим... И это для неё тоже означает великий исход!

– Ты так считаешь? – наивно спросил Фролов.

– Да, да! Кики понимает гораздо больше, чем мы думаем. Может, именно ей суждено стать проводником для человечества от раковой напасти!

– Теперь ты, Борька, заговорил лозунгами! Лучше подумай, какой температурный и временной режим выбрать для пациента. Надо решать. У него ведь, в отличие от Кики, проблемы с сердцем...

– Не забудь добавить ещё, что в отличие от Кики он ещё за всё платит, – натянуто пошутил Либерман, но на сей раз не нашёл во Фролове ни малейшего отклика на шутку.

Павел не случайно напомнил о сердце Блейка. Одно дело молодая обезьяна, а совсем другое – старый и немощный Корсар. Интересно, понимает ли это Зоммер?

Учёный мысленно вернулся к вчерашней информации адвоката. Хрен он получит, а не десять миллионов в случае неудачи с лечением. А если удача? Но решать-то надо сейчас! Пусть тогда Зоммер и решает сам. Завтра же найду и поставлю его в известность.

– Ты, Павлуша, наверняка из наших... – продолжал философствовать Борис, с нескрываемым удовольствием вдыхая утренний, слегка даже морозный воздух. Впрочем, какие морозы в Швейцарии, пусть даже северной?! – Во-первых, завтра будешь спасать еврея. Во-вторых, у тебя потрясающая любовница-еврейка, которая, как Юдифь, способна отрубить тебе голову, если у тебя вдруг перестанет стоять. И в-третьих, у тебя есть друг еврей, который готов подставить свою голову под меч этой самой Юдифь, лишь бы она хоть раз...

– Боря, не доводи до греха! О чём ты вообще думаешь сейчас? – возмутился Фролов. – Ты что, не понимаешь, если в термокамере пациент умрёт, то головы нам срубит вовсе не мифическая Юдифь, а реальные люди типа Пита Гудвина?

– Нет, конечно, это я понимаю. Но всё-таки скажи, что делать, когда у тебя стоит? Когда у тебя есть где чем, но некого. Трагедия, да и только.

Фролов лишь отмахнулся. Этот Либерман неисправим.

Тем же вечером Лилия Гордон с присущей ей тщательностью и самоотдачей готовила Корсара к предстоящей процедуре. Её волновали даже не столько сами последствия, сколько элементарный вопрос: выдержит ли больной вообще столь рискованное испытание. И в этом смысле её ничуть не успокаивало весьма успешное завершение экспериментов с подопытной обезьяной. Она видела, что и Корсара одолевают страхи и сомнения. Но какие именно, до конца так и не понимала.

– Дэйв, дорогой, пойми, – поглаживая старика по руке, уговаривала его психиатр, – у нас нет другого выхода, как только довериться Фролову. Никто в мире сегодня не может предложить альтернативы. Ты совершенно ничего не почувствуешь, заснёшь и проснёшься уже...

– ...на том свете, – нашёл в себе силы улыбнуться Блейк.

– Вот видишь, какой ты молодец. Находишь силы даже шутить. Значит, с психикой у тебя полный порядок. А это немаловажно, говорю тебе как психиатр.

– А как быть с этим? – Блейк прикоснулся к груди.

– И с этим обойдётся. Нашей девочке Кике на самом деле не двадцать лет, а, по их меркам, все сто. Так что вы с ней ровесники.

– Я бы предпочел быть твоим ровесником, – едва вымолвил Блейк, и в глазах его появились слёзы. – Лилия, девочка моя, я всё отлично понимаю и ничего не страшусь, пока ты рядом со мной. Я только боюсь потерять тебя. Ты знаешь, сейчас я даже стал лучше понимать древних египтян, которые рядом с усопшими фараонами укладывали в гробницы и их умерщвлённых жён. Жестоко, но правильно. – Старик с трудом поднял вялую костлявую руку и погладил Лилию по волосам.

– Девочка моя! А где сейчас мой внук? – спросил он неожиданно.