Странный оказался у Ксюши взгляд. Нездешний, безмерно удивленный, убитый, отвращение в нем читалось, тоска. А может, так казалось из-за размазанной по лицу краски. Калинин злобно усмехнулся. Она потрясена. Актриса. Шлюха в боевой раскраске. Ну, трахнул ее какой-то охранник на глазах перепуганной толпы. Впервые подставлять себя? Могла бы расслабиться, схватить кайф, сама ведь расстегивала ширинку охраннику, сама орала: «Возьми меня, Саша!» – будто секс со мной ее защищал. А я не могу быть защитником, я не могу быть другом. Отныне я уже никому не могу быть другом. Я выше этих банальностей. Я шел к такому моменту всю жизнь. Теперь у меня другое назначение.
– Знаешь, что тебя ждет за стенами этой галереи?
– Тюрьма, наверное, – буркнул Шивцов.
– И все? Никаких вариантов?
– А какие еще варианты?
– Не будь дураком. Ты выйдешь отсюда любимцем публики!
– С чего вдруг?
– Да с того, что знаменитостям позволено
Калинин наклонился к Шивцову, заговорил быстро, торопливо.
– Когда обычный человек стреляет в другого, – заговорил, – это называется убийством. С его мотивами разбирается суд. Но если в человека стреляет знаменитость, к тому же стреляет осознанно, заранее просчитав все последствия, это уже не преступление, а творческий акт!
– Знаменитость, – Шивцов искривил губы. – Я даже рисовать не умею.
– А что умеет фон Хагенс? – Коротким взмахом руки Калинин призвал в свидетели толпящиеся вокруг мумии. Заложников он не замечал, они его не интересовали. – Разве фон Хагенс снимает фильмы или пишет полотна? Да нет, ничего такого. Он просто экспонирует мумии! Ему и вкуса не хватает, сам видишь, понамотал кишок, придурок. Создатель нового направления в искусстве должен мыслить, Витя. Мыслить, а не танцевать и не петь арии. Создателю нового направления в мировом искусстве совсем не обязательно что-то уметь. Не рисовать, не писать, не вышивать крестиком. Нужно уметь выдвигать концепции…
– Это тебе Ведаков с толку сбил?
– Забудь Ведакова, – впервые огрызнулся Калинин. – Ведаков – бездарность и неудачник.
– Но про умение выдвигать концепции болтает он…
– Плохо болтает, раз никого не заинтересовал.
– Все равно…
Шивцов хмуро потер виски.
– Ты ведь Андрея повторяешь…
– Это неважно, – Калинин улыбнулся. Подлый тепленький страх еще держался где-то в подсознании, но Калинин уже поймал, уже держал Шивцова в руках. – Видишь, мыслить не так уж трудно. Пробелы в твоих знаниях я заполню.
– В камере, что ли, не будет времени?
– Забудь про камеру, Витя. Думай не о тюрьме, не о химии. Думай о чудной вилле, которую ты отгрохаешь на Рублевке, или в Ницце, или где-нибудь под Лондоном в зеленом местечке. Учись мыслить в нужном направлении. Ты прав, Ведаков умеет болтать. Он неплохо болтает иногда. Только ведь он, как фон Хагенс, остановился, не сделал главного шага.
– А ты сделаешь?
–
Шивцов медленно огляделся.
Непонятно, что он подумал. Может, сравнил тесную камеру будущей тюрьмы с кровавым бассейном, перед которым валялся убитый им человек.
– …концептуальное искусство, Витя, – быстро шептал Калинин, – потому так и называется, что стремится передать исключительно идею, а не образ. Доходит? – голос Калинина становился напористее. – В концептуальном искусстве можно использовать все. В нем нет ничего запрещенного. Мрамор, бронза, золото. Какая разница? Дерьмо, отбросы, живые человеческие тела. Дело во вкусе. Фон Хагенс называет свои мумии «художественно препарированными», а на самом деле они просто изуродованы. Фон Хагенс хотел шока, мы с тобой хотим восприятия…
– Мы с тобой? – переспросил Шивцов.
– Вот именно.
– Дурость, – сплюнул Шивцов.
– А беседа с Христом не дурость?
– Капитан из «Антитеррора» может все, что угодно пообещать – работа у него такая.
– В «Антитеррор» дураков не берут. Он обещал.
– Все равно дурость.