Деяние XII

Но главные реликвии на виду не лежали. Копье центуриона Лонгиния, как шептались, никогда не покидало неприступный Форт Нокс. Что касается черепа индейского вождя Гоятлайа Джеронимо, который ещё в 1918 году "спёр" с федерального кладбища Форт Силл в Оклахоме студент Йеля Прескотт Буш — будущий знаменитый сенатор, то он использовался только в ритуалах посвящения. Постоянное его местопребывание мало кому было известно.

— Орден принимает этот дар, — возгласил толстяк и передал власы отца Соединенных Штатов одному из надзирающих братьев, который тут же унес бесценное сокровище во внутренние комнаты.

— Теперь, ревностная леди, для того, чтобы мы назвали вас своей сестрой, вам надлежит пройти испытание.

Эти слова мастер произнес с явным удовольствием.

— Я готова, — холодно отозвалась Мэм.

Внутри же её все сжалось.

Эта инициация происходила больше не от напыщенных и многозначительных масонских обрядов, а от жутких церемониалов древних восточных сект. Целью её было не столько испытание, сколько моральное убийство неофита, с тем, чтобы впоследствии он целиком принадлежал Ордену. Двести лет назад подобные ритуалы ввели у себя иллюминаты, а в Йельском университете на это наложился ещё дикий студенческий обычай hazing — система унижений, которым старшекурсники подвергали новичков.

— Пусть леди предстанет перед нами нагой, — возгласил мастер и шелестящий шёпот замерший в предвкушении братии был ему ответом.

Она была готова и к этому: быстро скинула тот минимум одежды, который был на ней, не позволив будущим "братьям" насладиться лицезрением стриптиза.

Контуры её фигуры четко вырисовывалась в полутемном холле. Он стояла неподвижно, стараясь смотреть поверх голов пожиравших её глазами ряженых.

— Пусть леди ослепят, — велел мастер.

Она ничего не успела сообразить, как некто позади ловко накинул ей на глаза непроницаемую повязку.

— Зачем леди пришла в этот дом? — снова раздался вопрос мастера.

— Чтобы увидеть свет, — внось ответила она.

— Чего леди хочет от нас?

— Чтобы вы указали дорогу к свету.

— Да будет так.

Она ощутила, что руки её оплела прочная веревка. Кто-то потянул и она, повинуясь, пошла.

Путь был долог и извилист. Она понимала, что её водят взад-вперед, может быть, только по холлу, или по одной-двум комнатам. Но для неё это был настоящий тяжёлый путь, со спусками, подъёмами и переходами через ущелья. Где-то на неё повеяло нестерпимым жаром, через несколько шагов заледенела от внезапного холода. В какой-то момент, почувствовав запах весенней свежести и каплю дождя на голом плече, поняла, что находится под отрытым небом.

— Леди испытана и признана непригодной для нашего братства!

Безапелляционный приговор, рушащий все её планы, привел Мэм в ступор.

Вердикт мастера вызвал взрыв злорадных воплей "братии".

— Что делать нам с непосвящённой? — вопросил незнакомый молодой голос.

— Бросьте её во тьму внешнюю, — велел мастер.

Мэм ощутила страшный толчок в спину и полетела вниз, по дороге прорвав своим телом что-то вроде непрочной мембраны.

Но летела недолго: сразу же была подхвачена двумя парами сильных рук и опущена на какое-то жёсткое ложе.

С ужасом ощутила острый холод приставленного к горлу лезвия. Другое приставили к сердцу, третье — к диафрагме.

— Отвечай, профанка! Воистину ли хочешь ты приобщиться к таинствам и вечному свету Ордена Саркофага?

Голос мастера был преисполнен ледяной жестокости.

— Скажешь правду — и мы отпустим тебя. Солжешь — и навеки останешься в этом гробу. Говори.

— Воистину хочу приобщиться к таинствам и свету Саркофага.

Слова давались с трудом, но иного она сказать не могла.

Все три кинжала пришли в движение. Она приготовилась ощутить, как лезвия входят в плоть. Но, слегка надколов кожу, они были отведены.

Почувствовала стекающие по коже теплые струйки крови из трех ранок.

— Дайте ищущей свет! — воззвал голос.

Повязка была сорвана с глаз и нестерпимая белая вспышка ударила в них, ослепив вновь.

— Да прибудет с тобой вечно свет сына зари, упавшего с неба, да разгонит тьму предрассудков, вложенных ложным богом в твою душу! О Осирис-Люцифер, даруй этой женщине силу твоей мысли!

Мэм никогда не переставала думать о себе как о христианке, и кощунственные слова чуть не заставили её вскочить с протестующим криком. Но она сдержалась — слишком многое было поставлено на карту. Даже с облегчением подумала, что все не так уж страшно, как ей говорили. Но тут же поняла, что заблуждается.

— А теперь, видевшая свет леди, тебе следует исповедаться перед братией Ордена.

Голос стал обманчиво мягок и даже ласков.

Мэм болезненно передернулось. ЭТО было именно то, о чём шептались сплетники в высших кругах, и то, что отрицали посвящённые Саркофага.