Действительно ли была та гора?

Вечером дядя вернулся с рыбой мино[62]. Наша семья больше всего любила горячий суп мяунтхан[63] из морской рыбы мино, который мы варили каждое лето, нарезав большими кусками молодую тыкву и размешав в бульоне кочхучжан[64]. В последнее время все продукты резко подорожали, а рыба мино стала редкостью. Но до 50-х годов[65] в местности Ёнпхёндо среди блюд, которыми могли наслаждаться простые люди в период соман[66], когда начинали солить и вялить в соломенных мешочках чжоги[67], или в разгар лета, когда зрел рис, а в больших чанах солили речных крабов, самой желанной едой был суп миноцигэ. Если сравнить его с супом из дома торговца змеями, вызывавшим лишь тошноту, это была царская роскошь.

Хотя в душе я была очень благодарна дяде за радушный прием, суп миноцигэ застревал у меня в горле. Когда я его ела, осознавая в душе, что я недостойный человек, мне хотелось плакать навзрыд. Раскаяние из-за проявленного мной эгоизма, казалось, разрывало меня на мелкие куски. Как я могла позволить себе не разделить тяготы эвакуации со своей семьей? Их жалкое шествие, выглядевшее более чем странно, наверное, выглядело бы еще более странным, если бы к нему присоединилась я. Стоило мне подумать, что кто-то мог увидеть ту процессию, на которую и смотреть было стыдно, как меня начинало трясти от гнева. Я считала, что все это произошло из-за матери, ведь это она разрешила мне выбирать. А я была честолюбивым человеком. Из-за душевных терзаний я не могла есть. Такое случилось впервые с начала войны.

Население Сеула сильно увеличилось, я заметила это еще накануне приказа об эвакуации. Теперь же, оттого что дни становились теплее, на дорогах было много людей, а рынок «Донам» выглядел заваленным овощами, зеленью и фруктами. Было ясно, что, если только жизнь не нанесет новый болезненный удар, люди выживут, как-нибудь приспособившись к новым неурядицам. Тетя по-прежнему торговала овощами и зеленью на примыкающей к рынку улице, но дядя выходил из дома без чжиге. Он сказал, что перестал работать накамой.

Теперь я спала с бабушкой в комнате, находящейся во внешнем крыле дома, с окном на переулок. Бабушка, когда отдыхала, отгоняя веером редких мух, говорила:

— Теперь, когда твой дядя перестал работать носильщиком джиге, я живу. Разве та работа была достойна человека, который когда-то зарабатывал себе на жизнь каллиграфией? Конечно, у работы посредником свои недостатки. Носильщику чжиге не приходится лгать, но как без обмана могут заработать себе на хлеб посредники или торговцы скарбом? Как ни крути, у этих людей рты что сточные канавы, скажи, как может заниматься такими делами твой дядя?

В словах бабушки мне послышался упрек. «Он взялся за это, чтобы кормить и поддерживать вашу семью» — вот что я слышала в ее словах. Мне показалось, что она больше защищает сына, не беспокоясь о внуках, и в голову пришла недобрая мысль: я хотела напомнить бабушке, что ее младший сын был казнен из-за того, что он эвакуировался на север. Но вместо этого, чтобы как можно сильнее уколоть ее, я зло сказала:

— Бабушка, значит, у вас болит душа оттого, что ваш сын работал носильщиком чжиге, а то, что тетя торгует, водрузив на голову кванчжури с овощами, никак не беспокоит? Как вы так можете говорить?

— Твоей тете не много осталось мучиться, не заступайся за нее. Кроме того, если неудачно встретишь жизнь[68], то обречена страдать, как и в прежние времена. Да и что тут такого, если здоровая женщина носит на голове кванчжури с овощами? Разве можно сравнивать внука благородного рода, работающего носильщиком чжиге, с женщиной, которая еле-еле сводит концы с концами, торгуя овощами?

Я понимала, что это было сказано без скрытого смысла, но для меня каждое слово становилось впивающейся в сердце колючкой. Я чувствовала упрек. У меня щемило сердце. Казалось, мне открыто говорят, что до того, как вернется моя семья, я должна что-то сделать, а не сидеть дома нахлебником из-за того, что распустили отряд «Силы обороны Родины».

— У дяди появилась какая-то хорошая работа?

— Дядя говорит, что нужно жить дальше. Ему посчастливилось встретить благородного человека. Впрочем, справедливости ради, та встреча произошла, потому что он метался по рынку в поисках клиентов. Так вот, это был богач из Кэсона, он смог предусмотрительно перевести много денег в Сеул. Говорят, он сейчас в Пусане организовал крупную торговлю. Кстати, его дом тоже находится в нашем районе. Люди говорят, что в нем живут богачи, настолько его дом большой и роскошный. Беспокоясь, тот мужчина вернулся в Сеул, чтобы убедиться, что дом цел и невредим. Он встретил твоего дядю на рынке и поклонился ему. Хоть у него и есть деньги, куда ему тягаться с нами в происхождении? Тот богач сказал, что устроит дядю на работу в правительственное учреждение, но взамен попросил присмотреть за его домом, пока не закончится война. И чего таким людям не хватает, что едут в Сеул в такое время?

— Значит, семья дяди переедет?