– Работа артиста слагается из многих компонентов. И один из главнейших: беспрерывное постижение опыта корифеев. Без этого в актерском организме наступает авитаминоз!
– Но ведь чем больше человек потребляет витаминов, тем больше ему хочется ходить, двигаться, действовать…
– Я не думал, что вы поймете меня так буквально. С такой балабановской прямолинейностью! Кстати, балабановщина вообще затопила наш… или, вернее сказать, ваш театр. «Служенье муз не терпит суеты!» – это известно даже младенцу. А тут все бегают, носятся: из зрительного зала – в репетиционный. И обратно… «Тем, кто спешит, грозит паденье». Это строка из «Ромео и Джульетты», кстати сказать.
– Что поделаешь? Они соскучились… Застоялись! Простите меня за грубое выражение.
– Что же, мои беседы вообще отменяются?
– Видите ли, после застолья…
– Какого «застолья»?
– Так у нас в театре называют репетиции, происходящие за столом.
– И вас не оскорбляют эти ресторанные термины?
– Я привык к этому слову. Может быть, оно неудачно. Но дело не в нем. Дело в самом деле… В работе… Комитет комсомола попросил меня, чтобы репетиции «Ромео» и работа над старыми спектаклями шли параллельно. В двух наших залах. Утром и вечером.
– У меня возникло одно предложение. Вполне рационализаторское, – скрестив руки на груди, произнес Николай Николаевич.
– Какое, а? Я вас слушаю.
– В афишах и программах пишите так: «Главный режиссер – Н. Патов», а чуть пониже: «Секретарь комсомольской организации – К. Чичкун, заместитель секретаря – З. Балабанова». Раз уж этот ваш комитет играет в жизни театра такую колоссальную роль. Кто доверил ему эту роль?
– Петруша, – тихо ответил Иван Максимович. – Он обожал молодежь.
– Кто же ее не любит?!
Николай Николаевич, не попрощавшись, покинул директорский кабинет.
Иван Максимович не сдержал счастливой улыбки. «Вернулось!..» – подумал он.
Почти весь театр цитировал шекспировскую трагедию.
Иван Максимович подмечал это с радостью. «Вот и Николай Николаевич не удержался: процитировал! – подумал он. И, опомнившись, озабоченно помрачнел: – А с беседами нехорошо получается…»
На днях председатель месткома, обратив внимание директора на настроение Патова, сказал:
«Причина его раздражения – это якорь спасения для нашего ТЮЗа», – подумал Иван Максимович. Но вслух ничего не высказал.
Этой цитатой ответила директору заведующая труппой, когда он поручил ей срочно разыскать актера, который должен был заменить другого, неожиданно заболевшего.
Защищая актера, в способностях которого решительно усомнилась Зина, Костя Чичкун медленно, на ходу припоминая, тоже произнес две строки из трагедии:
Сама Зина, разумеется, чаще всех прибегала теперь к авторитету Шекспира. Требуя прямоты и ясности в отношениях с Патовым, она воскликнула:
И, наконец, дежурная, сидевшая у дверей служебного входа, комментируя драку двух юных зрителей, сказала Ивану Максимовичу:
– Налетели друг на друга, как Монтекки и Капулетти. А по какой причине? И сами не знают.
Услышав это, директор снова подумал: «Вернулось!»
Зина, Андрей и Ксения Павловна пили чай в Зининой комнате.
– Я не сомневаюсь, что лучше всего Ксении Павловне взять сцену из «Без вины виноватых». Кручинина – уже немолодая…
– Зина, – остановил ее Андрей.
– … очень красивая женщина!
– Зиночка! – остановила ее Ксения Павловна.
– Немолодая, красивая… И актриса! Все полностью совпадает. А главное: вы, Ксения Павловна, – вся в материнских чувствах. У вас и Лера – ребенок, и Николай Николаевич, и я. После большого перерыва актрисе, я не сомневаюсь, легче всего сыграть… просто себя.
– Я думаю, ты права, – согласился Андрей. – Но лучше взять не монолог, а диалог с Незнамовым. В этом больше театра… Как вы думаете, Ксения Павловна?
– Я согласна. Но кто будет Незнамовым? Просить актеров из вашего театра неудобно. Это дойдет до Николая Николаевича…
– А разве он против? – удивился Андрей.
– Мы хотим сделать ему сюрприз. Он будет вам благодарен. Только благодарен! Я вас уверяю. Но просить актеров театра, где он главный режиссер, репетировать и выступать вместе со мной… С этим он может не согласиться. Это как-то не принято.
Зина опять обратилась к Шекспиру.
Андрей взглянул на нее с откровенным изумлением. «Зачем же так? При жене!..» – упрекал его взгляд.
– И все же добродетель в какой-то степени всегда остается добродетелью, – мягко возразила Ксения Павловна. – Если человек ошибается, но движим благородными намерениями, его трудно осуждать.