Что протодьявол наиграл Тартини,Вполне бы мог напеть ему Господь,Навыть сквозь трубы, нарыдать сквозь щели,Нашелестеть взъерошенной листвой.И музыка была бы той же самой,Но не «Сонатой дьявола», а, скажем,Канцоной Херувимскою звалась.Какая, бог мой, разница, где взяли,И как назвали, и кому припёрлоВоспринимать буквально. Лишь бы звукНе рвал ушей, гармония не сякла,Форшлаги там и прочие мордентыНе забивали полногласье темы…И кстати, вот вам трепетный сюжет:Тартини пьет мартини на картине,Висящей на обшарпанной стенеХарчевни, натурально падуанской,Поблизости Капеллы дель Арена,Расписанной неутомимым Джотто,Когда еще не токмо что Тартини,А вообще… когда Господь был молод,Насмешлив и амбициям не чужд.Так вот, на этом тусклом полотнеТартини – так свидетельствует подпись —Сидит один и пьёт, а перед ним,Естественно, тартинки. И тритонВ аквариуме жмурится. И трутниПорхают вместо мух. И тара-тина —Пощипывает лютню в глубинеКружала недоразличимый некто…Так, помнится, играл в «Пищевике»,В кафе «Восток», на публике, смердящейВо все пазы, на латаном альтеКолтрейна, Дюка, Паркера, БишеПолузабытый ныне Кунцман Рома…А Люций Фер – так, вроде бы, зовутЛютниста падуанского – он тожеПлевать хотел на публику, тем пачеЧто никого и не было, одинСиньор Джузеппе, новую бутыльОткупоривший, вдруг переменилсяИ замер: люциферовский пассаж,Случайно соскочивший и развившийСебя в неукротимой простоте,Вдруг оказался именно таким,Каким воображал его маэстро,А различить не мог…И вдруг отверзлосьИ как-то так само собой сплелосьВ искомую мелодию. А дьявол,Неясным боком вставленный в названье,Уже потом, во сне, сказал: «Тартини,Побойся бога, я-то здесь при чём?»15.07.2008