Дейвид Гаррик. Его жизнь и сценическая деятельность

Лэси хотел отказаться сейчас же от злосчастного балета, но Гаррик был настойчивее. Через несколько дней опять «Праздник в Китае» появился на афишах и старого джентльмена опять привезли в королевскую ложу. На этот раз сам великий артист решился выступить в одной из своих лучших ролей. Первая пьеса прошла спокойно, но «французам» не пришлось сделать ни одного па: скандал был опять в полном разгаре… Несколько джентльменов, желавших выказать свой изящный вкус и наклонность ко всему французскому, бросились на сцену со шпагами, чтобы защищать прелестных фей, но это только подлило масла в огонь. В мгновение ока все было разбито и уничтожено: инструменты, скамейки, люстры, машины и декорации превратились в кучу мусора… Предложено было зажечь театр, но толпа удовольствовалась тем, что бросилась на Саутгемптон-стрит и перебила все окна в доме Гаррика. Его жизнь была в опасности, и отряд солдат разместился вокруг его жилища, убытки антрепренеров дошли до 25 тысяч рублей. Но этим дело не кончилось. Когда артист впервые после того вышел на сцену, снова поднялась буря… «Прощения!.. Просите прощения!» – кричали ему. Гаррик остановился на минуту: перед ним было море буйных голов, непреклонных и полудиких в своей ярости… Но он слишком уважал профессию, которой отдал жизнь, чтобы подчиниться их унизительному требованию. Почтительно, но твердо и спокойно подошел слегка побледневший артист к самой авансцене и, поклонившись, ждал. Когда волнение успокоилось, он обратился к публике с речью: благодарил за внимание, которое она постоянно ему оказывала, но изложил подробно все оскорбления и убытки, которые пришлось ему вынести за последние дни. И, несмотря на все его уважение к публике, он категорически заявил, что если ему не дадут сегодня спокойно окончить роль, то никогда уже больше не появится на подмостках. Наступила пауза… толпа была озадачена, прошло несколько мгновений – и шумные, поражающие слух аплодисменты потрясли зал: эта публика сумела оценить смелость и прямодушие великого артиста. Роль была закончена с обычным успехом, но мосье Новерру со всеми его прелестными сестрами пришлось ехать в Париж справлять свой «Китайский праздник».

С того самого момента, когда Гаррик приступил к управлению театром, он начал заботиться о приведении сцены в порядок. Прежде всего бросался в глаза нелепый обычай допускать публику на подмостки, и хотя артист изгнал ее оттуда официально еще в 1747 году, но распоряжение это не исполнялось. Мало-помалу франты начали появляться за кулисами, и скоро все было вновь по-старому. Особенно бенефисные спектакли казались Гаррику невыносимыми. Дело в том, что артисты увеличивали себе таким образом сборы и получали подарки от избранной публики, торчавшей за кулисами. Дело доходило до того, что артист не мог пройти на сцену, так как громадная толпа загораживала ему дорогу. Сзади него возвышался до театрального «неба» грандиозный амфитеатр, а впереди лежали и сидели на авансцене целые партии франтов. Каково было играть в таком положении!.. Гаррик решил все это переиначить. Он постепенно отучил публику врываться на сцену, и теперь ему оставалось только окончательно изгнать ее оттуда в бенефисные дни. Он решился, наконец, это сделать. Чтобы успокоить возмущавшихся актеров, он переделал заново театр и сильно его увеличил: полный сбор доходил теперь до трех тысяч рублей с лишком.

Вообще, заботы его об украшении театра, улучшении декораций, освещения и костюмов[4], о наведении порядка и приличия в закулисном мире – были неутомимы и прекрасно характеризуют всю его деятельность. Понятно, что великосветским франтам не нравились такие нововведения. Вообще, в начале шестидесятых годов над головою Гаррика стали собираться тучи. Все чаще и чаще появлялись памфлеты, против него направленные, все чаще и чаще раздавалась в кофейнях брань по его адресу. Авторы отвергнутых им пьес и несколько завистливых актеров поддерживали это недоброжелательство. Вместе с тем популярность Гаррика начала падать. Такова судьба самых талантливых артистов: играть 20 лет перед одной и той же публикой нельзя безнаказанно. Но особенно обращали на себя внимание резкие статьи «Крефтсмена» («Мастерового»), подписанные X. Y. Z. С настойчивостью, достойной лучшей цели, их автор обрушивался на знаменитого артиста, издевался над его возрастом, фигурой, манерой играть и дошел до утверждения, что он «никогда не произнес (да и не мог произнести) десяти строк Шекспира вполне грамотно».

Вообще, может быть, не было ни одного человека, на которого выливалось бы ежедневно столько грязи: стоит только взглянуть на одну из любопытных коллекций памфлетов того времени, чтобы вполне в этом убедиться.