Декабристы

Главных «зачинщиков» гдовскому исправнику сначала выявить не удалось. Потом к полковнику Манзею иногда поступали сведения об отдельных «зачинщиках». Одним из них оказался отставной унтер-офицер бывшего лейб-гвардии Семеновского полка Борис Иванов, другим «главным зачинщиком» был староста вотчины помещика Дружинина крестьянин Василий Яковлев. Называли мужика из имения Татищевых, который, приехав из Лужского уезда по своим надобностям в деревню Высокую, принадлежавшую тем же господам, увидел, что крестьяне собрались идти на барскую работу, и сказал им: «Что вы, дураки, слушаетесь и идете на работу, у нас в Лугском уезде никто к Татищевым на работу не ходит». 20 человек крестьян немедленно послушались агитатора и на работу не пошли. Перед нами пример связи одной восстающей против крепостного права деревни с другой. «Ни в одной вотчине, — сообщает исправник, — не в силах были кроткими внушениями обратить их (крестьян. — М. Н.) к своей обязанности». Крестьяне говорили: «Делайте с нами, что угодно, но мы к помещику на работу не пойдем». Ряд крестьянских выступлений носил бурный характер. Исправник Лужского уезда доносил, что крестьяне, вооруженные кольями и вилами, напали на военную команду и ранили нескольких солдат. Свыше 200 крестьян из имения помещика Дондукова-Корсакова напали около деревни Гусевы горы на воинскую команду в 45 человек, ранили нескольких солдат и повредили их оружие. Крестьяне были вооружены дубинами и кольями. Им удавалось ломать и гнуть солдатские штыки, разбивать приклады ружей. Восставших «усмирили» штыковой атакой. Часто отмечается «большое упорство» крестьян, а лозунг требования «вольности», освобождения от крепостного права — повсеместен. Усиление движения в Петербургской губернии повторилось и в соседней Псковской губернии.

Рост крестьянских волнений около столицы, конечно, чрезвычайно обеспокоил царское правительство. Эти волнения явились одной из важных причин издания Николаем I особого Манифеста от 12 мая 1826 г., прямым образом связанного с волнениями, как мы только что видели, не только в Петербургской губернии, а также на Украине и в других местах.

Манифест говорил «о возникшем в губерниях неповиновении крестьян», грозил карами распространителям слухов о скором освобождении крестьян, запрещал подачу прошений об освобождении на имя царя. В Гдовском уезде, как сообщал по начальству Манзей, «ослепленные крестьяне мнимою вольностью не хотят верить, чтобы сия была воля государя императора, но полагают, что это происки и хитрость помещиков». Иначе говоря — не верят подлинности Манифеста, — в этом ярко сказывается темнота крестьян и вера их в возможность существования «доброго царя». Один из главных зачинщиков движения, отставной унтер-офицер Семеновского полка Борис Иванов, о котором упоминалось выше, «по прочтении Манифеста в церкви явно насмехался над оным и поощрял мужиков не верить». Всего усмирители выявили четверых «зачинщиков» движения около Петербурга — крестьян из имения Корсаковых Павла Григорьева и Никиту Дмитриева, а также уже упоминавшегося старосту из имения помещика Дружинина Василия Яковлева и только что упомянутого бывшего унтер-офицера знаменитого Семеновского полка Бориса Иванова. Напомним, что Семеновский полк восставал в столице осенью 1820 г., еще за пять лет до восстания декабристов, но был ли отставной семеновец Иванов в свое время причастен к этому важному событию, мы сейчас с точностью сказать не можем. Во всяком случае, он, наверно, знал о них.

Заметим, что среди дворян — царских расследователей о причинах волнений крестьян около Петербурга — нашелся честный человек — майор А. Бойко, написавший в своем докладе Манзею без боязни о тяжком положении крестьян помещика Чеблокова, подавших на барина жалобу (на долю Бойко пришлось расследование этого вопроса): «Что мне сказать в оправдание помещика? — писал майор Бойко. — Разве то, что просьба крестьян не только может назваться священной по своей правде, но в ней многое еще и не помещено…» Расследуя просьбу, Бойко «удостоверился» в ее «совершенной справедливости». Он гневно разоблачает помещика: «Как беспристрастный человек, могу сказать, что г[осподин] Чеблоков не только не заслуживает названия помещика, священного имени отца своих подданных, но он — упрек своему сословию, упрек в сребролюбии нещастных подданных и упрек богу на земле, потому что какой властелин изберет себе пищу приводить в нищету то, что его питает и нежит, один только человоконенавидец имеет сии правила, которым, по-видимому, г. Чеблоков следует…»