Однако некоторые натяжки в аргументации авторами своей позиции обесценивают, казалось бы, заявленную ими благородную цель. Так, авторы не избежали уже здесь некоторых передержек. Критикуя дореволюционный и советский подходы историков к личности поэта, О. И. Киянская и А. Г. Готовцева отмечают: «Между тем трагическую гибель Рылеева вряд ли стоит напрямую соотносить с его стихами. Трудно поверить, что поэт в реальной жизни не думал ни о чем другом, кроме счастья родины, предчувствовал свою казнь и, более того, страстно желал ее.
Это заключение не выглядит сенсационным провидением, так как не вскрывает ни сути высказываний Н. А. Бестужева, ни смысла слов А. И. Герцена и Н. П. Огарева, которые едва ли противоречили чему-либо из вышесказанного и вовсе не предполагали в Рылееве «суицидальных наклонностей».
Подобные выразительные фразы, включенные в абзац ради эффекта, не устраняют «ущербность» прежнего подхода, но вскрывают «ущербность» нового. Так как и Н. А. Бестужев, и А. И. Герцен, и Н. П. Огарев всего лишь со свойственной эпохе романтизма XIX в. поэтичностью полагали, что Рылеевым (чего, кстати, невозможно отрицать и при наличии прочих мотивов) руководили возвышенные чувства любви к Отечеству, заслонявшие порой всё остальное, в том числе и вполне естественный инстинкт самосохранения, в то время как А. Г. Готовцева и О. И. Киянская, споря с этим утверждением, сводят их рассуждения в область абсурда. И идея жертвы, принесенной ради процветания отечества, вполне характерная в культурологическом контексте для эпохи начала XIX в., в результате рассматривается в контексте исключительно медицинского термина – суицидальности.
Если присмотреться к характеру использования авторами рецензируемой книги документальных данных, у потенциального читателя может сложиться впечатление, что все свидетельства, служащие в пользу положительных качеств личности Рылеева, признаются сплошь «ущербными», чересчур восторженными, легендарными и недостоверными, а наибольшего внимания заслуживают мемуарные отзывы критически настроенных современников. В то время как цель создания научной биографии, разумеется, не подразумевает ни чрезмерной идеализации и романтизации героев, ни модного теперь их развенчивания.
Однако за бойкими формулировками читатель, особенно неподготовленный (биография ориентирована на самый широкий круг читателей), едва ли может это понять и почувствовать.
Не избежали авторы новой биографии Рылеева также и явных фальсификаций. Этот досадный факт, вероятно, объясняется стремлением привлечь к книге как можно большее количество читателей, используя приманку из разряда «всё, что вы всегда хотели, но боялись спросить», ведь биография декабриста издана в популярной серии, ориентированной на самый широкий круг интересующихся историей, а не только специалистов, знакомых с научной декабристоведческой литературой.
Подобная игра с массовым читателем очень опасна для историка именно с точки зрения обоснованности и объективности его выводов и оценок.
Уже в аннотации к книге О. И. Киянской и А. Г. Готовцевой делается заявление, ставящее в тупик сколько-нибудь знакомого с темой читателя. О деятельности поэта-декабриста сказано: «
Читатель, интересующийся историей декабризма, но знакомый с ней только по школьной программе, не знающий обстоятельств биографии Рылеева, вынужден будет сделать вывод о том, что поэт в целях устранения конкурентов-литераторов, соревнующихся с издателями «Полярной звезды», писал на них доносы. Именно такое заключение предлагается сделать из вышеприведенной фразы.
Между тем что же все-таки стоит за этим утверждением авторов?