Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

В июне 1820 г. Орлов получил назначение на должность командира 16-й дивизии. Сразу же в письме к П. А. Вяземскому из Киева он весьма недвусмысленно сожалел: «Жребий мой не слишком завиден, хотя многие, может быть, и завидуют. Какая бы разница, ежели б я получил дивизию в Нижнем Новгороде или в Ярославле. Я бы был как рыба в воде»[181]. Почему в Нижнем или в Ярославле Орлов «был бы как рыба в воде», догадаться нетрудно. Как в свое время показал Ю. М. Лотман, Орлов в это время вместе с известным богачом, оппозиционером и чудаком М. А. Дмитриевым-Мамоновым является членом Ордена русских рыцарей. Под Москвой, в Дубровицах, у Мамонова было поместье, представлявшее собой военную крепость с артиллерией, оставшейся еще со времен войны 1812 г., и обученными военному делу крестьянами, носящими военную форму. По справедливому замечанию Лотмана, «вместе с дивизией Орлова это составляло вполне реальную угрозу»[182]. Возможно, что это понимали не только Орлов и Мамонов, и честолюбивому генералу дали дивизию подальше от центра – в Кишиневе. Но и далекий Кишинев, когда началось греческое восстание, оказался весьма перспективным с точки зрения военного переворота местом. Это явно подогревало воинственный дух боевого генерала. Видимо, желая «полюбоваться на себя в зеркале истории», он писал А. Н. Раевскому: «У меня 16 тысяч под ружьем, 36 орудий и 6 полков казачьих. С этим можно пошутить»[183].

О том, как именно собирался «шутить» Орлов, свидетельствует весьма любопытный документ, обнаруженный С. С. Ландой в труде греческого историка Филимона. Согласно приводимым им сведениям, Орлов имел договор с руководителем греческого восстания А. Ипсиланти о том, что он со своей дивизией перейдет пограничную реку Прут и вступит в «княжества как самостоятельный начальник»[184]. Этот акт означал бы не просто поддержку греков. Нарушивший присягу Орлов автоматически становился мятежным генералом во главе собственной армии. Идея движения этой армии на Петербург напрашивалась как бы сама собой. И подтверждением этому служит выступление Орлова на Московском съезде Союза Благоденствия в начале 1821 г.[185] Как следует из доноса М. К. Грибовского, «Орлов, ручаясь за свою дивизию, требовал полномочия действовать по своему усмотрению, настаивал об учреждении “Невидимых братьев”, которые бы составляли центр и управляли всем; прочих разделить на языки (по народам: греческий, еврейский и пр.), которые как бы лучи сходились к центру и приносили дани, не ведая кому; о заведении типографии в лесах, даже делании фальшивых ассигнаций для доставления Обществу потребных сумм»[186].

Совершенно очевидно, что речь шла о крупномасштабной войне против российского правительства с использованием не только вооруженных сил, но и пропаганды и фальшивых денег. Именно такую войну вел Наполеон в России в 1812 г. При этом, с учетом документа, обнаруженного С. С. Ландой, Орлов собирался воевать как в России, так и в Европе. Сама идея общеевропейских революционных войн была составной частью наполеоновского «мифа»: человек, которого революция из ниоткуда выбрасывает на поверхность, железной рукой кладет конец самой революции и устанавливает новый порядок в Европе.

Когда Орлов готовился начать военную революцию и как бы повторить судьбу Наполеона, А. С. Пушкин неожиданно выступил с новыми идеями, способными, как ему казалось, предотвратить рецидив бонапартизма в Европе. Отношение Пушкина к Наполеону в период Южной ссылки было двойственным. С одной стороны, он одним из первых европейских авторов откликнулся на смерть Наполеона большим стихотворением и внес свою лепту в создание наполеоновского «мифа»[187], но, с другой стороны, его стихотворение 1821 г. означало и прощание с героем:

Чудесный жребий совершился:
Угас великий человек.
В неволе мрачной закатился
Наполеона грозный век[188]

.