Декабристы и русское общество 1814–1825 гг.

Если учесть, что Александра I нередко называли Титом, то направление мыслей Дельвига становится понятным. Александр должен пасть от руки тираноборца именно потому, что он хороший царь и тем самым способствует укоренению вредных и опасных представлений о благотворности самодержавия.

И тем не менее лунинская идея цареубийства в 1816 г., несмотря на очевидную поддержку Муравьева, не получила согласия большинства, и в первую очередь Пестеля, что и вызвало ироническую реплику Лунина: «Пестель предлагает наперед Енциклопедию написать, а потом к Революции приступить»[589]. Слишком уж мало вязался Александр I с образом тирана. Но уже через год оказалось достаточно самого нелепого слуха о том, что якобы царь собирается присоединить к Польше западные губернии, освободить крепостных и, опасаясь начавшейся смуты, скрыться в Варшаву со всей семьей[590], для того чтобы в среде заговорщиков возник спонтанный «конкурс» проектов цареубийства. «Они вскричали, что покушение на жизнь императора есть необходимость; один (князь Шаховской) <…> полагал только дождаться дня, когда будет в карауле полк, в коем он служил; хотели бросить жребий, и, наконец, Якушкин, который в мучениях несчастной любви давно ненавидел жизнь, распаленный в сию минуту волнением и словами товарищей, предложил себя в убийцы»[591]. Сам И. Д. Якушкин вспоминал об этом так: «Я решился по прибытии императора Александра отправиться с двумя пистолетами к Успенскому собору и, когда царь пойдет во дворец, из одного пистолета выстрелить в него, из другого – в себя. В таком поступке я видел не убийство, а только поединок на смерть обоих»[592]. После того как С. И. Муравьев-Апостол в специальной записке обосновал преждевременность подобного рода замыслов и большинство с ним согласилось, Никита Муравьев остался на прежних позициях и на этот раз вместе с А. З. Муравьевым предложил себя в цареубийцы. Покушение должно было совершиться в Грановитой палате во время бала[593] (XI, 120). И в этом случае, как и в предыдущих, на первый план выдвигается личность тираноборца, реализующего римскую модель поведения.

Стремление к римскому колориту – не просто дань исторической эстетике, но и необходимость отмежеваться от двух ближайших по времени цареубийств: казни Людовика XVI и убийства Павла I. В пушкинской оде «Вольность», написанной, как известно, под сильным воздействием идей Н. И. Тургенева[594], оба эти события рассматриваются в одном ряду:

Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой чаше вероломства:
Молчит закон – народ молчит,
Падет преступная секира…
И се – злодейская порфира
На галлах скованных лежит.
<…>
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! О ужас наших дней!
Как звери вторглись янычары!
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей[595]

.