Декабристы рассказывают...

«В Государственном совете я не предвижу никакого успеха к доброму, — писал Николай Тургенев в дневнике за 1820 год. — …Чего ожидать от этих автоматов, составленных из грязи, из пудры, из галунов и одушевленных подлостью, глупостью, эгоизмом? Карамзин им вторит! — Россия! Россия! Долго ли ты будешь жертвою гнусных рабов, бестолковых изменников?»

Даже конституция и ограниченные политические права, предоставленные Польше, вызвали у многих настороженность и гнев, потому что царь выступал в Варшаве в том духе, что Польша уже дозрела до конституционных учреждений и прав, а Россия еще нет — что рассматривалось многими из будущих декабристов как несправедливость и оскорбление национального чувства.

Как же поступать, как жить честным офицерам в этой обстановке?

Некоторые уходят в отставку, бросая даже перспективную для карьеры службу в гвардии. Когда родственники будущего декабриста Михаила Лунина отговаривали его от решения бросить кавалергардский полк и уехать, — он горячо отвечал, и его речь сохранилась в записи француза Ипполита Оже, приятеля Лунина:

«Для меня открыта только одна карьера — карьера свободы, которая по-испански зовется libertad, а в ней не имеют смысла титулы, как бы громки они ни были. Вы говорите, что у меня большие способности, и хотите, чтобы я их схоронил в какой-нибудь канцелярии из-за тщеславного желания получать чины и звезды, которые французы совершенно верно называют crachat[12]. Как? Я буду получать большое жалование и ничего не делать, или делать вздор, или еще хуже — делать все на свете; при этом надо мной будет идиот, которого я буду ублажать с тем, чтоб его спихнуть и самому сесть на его место? И вы думаете, что я способен на такое жалкое существование? Да я задохнусь, и это будет справедливым возмездием за поругание духа. Избыток сил задушит меня. Нет, нет, мне нужна свобода мысли, свобода воли, свобода действий! Вот это настоящая жизнь! Прочь обязательная служба! Я не хочу быть в зависимости от своего официального положения: я буду приносить пользу людям тем способом, каковой мне внушают разум и сердце. Гражданин вселенной — лучше этого титула нет на свете. Свобода! Libertad!»

Другие военные остаются на службе, но задумываются: «У многих из молодежи, — вспомнит Якушкин, — было столько избытка жизни при тогдашней ее ничтожной обстановке, что увидеть перед собою прямую и высокую цель почиталось уже блаженством».