ДЕКАБРИСТЫ. Тайныя общества въ Россіи Слѣдствіе. Судъ. Приговоръ. Амнистія. Оффиціальные документы.

ствовалъ би по обстоятельствамъ: но если бъ ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ принялъ наши условія, то я перешелъ бы на ЕГО сторону, не взявъ мѣста во

Г

>) Онъ сначала, какъ говорятъ Рылѣевъ, воображалъ, что довольно будетъ одного полка дл вннаго успѣха.

Оідііііесі Ьу

Соодіе

Времянномъ Правительствѣ. ^{22 23}). Въ прочемъ я все худо ,чтобъ било

что-нибудь предпринято.

Но другіе уже готовили средства для предпріятія. Къ Рылѣеву, какъ въ опредѣленное сборное мѣсто, являлись Члены съ предложеніями, планами, или за приказаніями Думы. Ихъ совѣщанія въ сіи послѣдніе дни представляли странную смѣсь звѣрства и легкомыслія, буйной непокорности къ властямъ законнымъ и слѣпаго повиновенія неизвѣстному Начальству, будтобы ими избранному. 12-го Декабря, какъ свидѣтельствуетъ очевидецъ одинъ изъ Членовъ, (Баронъ Штейнгель), собирались вечеромъ у Рылѣева Князь Трубецкой, Николай, Александръ и Михайло Бестужевы, Князь Оболенской, Каховскій, Арбузовъ, Рѣпинъ, Графъ Коновницынъ, Князь Одоевской, Сутгофъ, Пущинъ, Батенковъ, Якубовичъ, Щепинъ-Ростовскій; но не всѣ вмѣстѣ: одни приходили, другіе уходили. Николай Бестужевъ и Арбузовъ отвѣчали за Гвардейскій Экипажъ; Бестужевъ 3-й, Московскаго полка, но довольно слабо, за свою роту; Рѣпинъ сначала за часть Финляндскаго полка, по томъ лишь за нѣсколько Офицеровъ, прибавляя, что сей полкъ увлечь за собою не можетъ никто изъ согласившихся участвовать въ бунтѣ. Князь Одоевской только твердилъ въ жалкомъ восторіѣ: Умремъ\ ахъ, какъ славно ми умремъ! Александръ Бестужевъ и Каховскій показывали себя пламенными террористами, готовыми на ужаснѣйшія злодѣйства. Первый признается, что сказалъ, переступаю за Рубиконъ; а руби-конъ, значитъ руби все, что попало; однако же клянется,

что сіе было лишь бравадою, пустою игрою словъ. Каховскій кричалъ: съ этими филантропами не сдѣлаешь ничего', тутъ просто надобно , да и

только; а если не согласятся, я пойду, и самъ на себя все объявлю. Испуганному симъ Штейнгелю Рылѣевъ отвѣчалъ: не , онъ у меня въ ,

я уйму его. И однакожъ на другой день, Рылѣевъ, при Оболенскомъ, Пущинѣ, (старшемъ, пріѣхавшемъ изъ Москвы) и Александрѣ Бестужевѣ; говорилъ Каховскому, обнимая его: Любезный ! ты сиръ на сей землѣ; долженъ жертвовать собою для Общества. Убей ИМПЕРАТОРА. И съ сими словами прочіе бросились также обнимать его. Каховскій согласился, хотѣлъ 14-е число, надѣвъ Лейбъ-Гренадерскій мундиръ, итти во Дворецъ, или ждать ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО на крыльцѣ; но потомъ отклонилъ предложеніе за невозможностію исполнить, которую признали и всѣ другіе ²³).

Собраніе ихъ въ сей вечеръ (13-го числа) было также многочисленно и безпорядочно, какъ предшедшее: всѣ говорили, почти никто не слушалъ. Князь Щепинъ-Ростовскій удивлялъ сообщниковъ своимъ пустымъ многорѣчіемъ; Корниловичъ, только-что возвратившійся въ Петербургъ, увѣрялъ, что во 2-й арміи готово 100 тысячъ человѣкъ; Александръ Бестужевъ отвѣчалъ на замѣчанія младшаго Пущина (Конно-Піонернаго): крайней мѣрѣ объ насъ будетъ страничка въ Исторіи.—Но эта страничка замараетъ ее, возразилъ Пущинъ, и насъ покроетъ стыдомъ. Когда же Баронъ Штейнгель, удостовѣрясь болѣе прежняго въ ничтожности силъ ихъ Тайнаго Общества, и какъ отецъ семейства, заранѣе устрашенный вѣроятными послѣдствіями мятежа, спрашивалъ Рылѣева: не уже ли вы думаете дѣйствовать! то онъ сказалъ ему: дѣйств, непремѣнно ; а

Князю Трубецкому, который начиналъ изъявлять боязнь: умирать все ; мы обречены на гибель; и прибавилъ, показывая копію съ письма Подпо-рутчика Ростовцова къ ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ: видите ль? намъ измѣнили; Дворъ уже многое знаетъ, но не все; и мы еще довольно сильны.—Ножны изломаны, примолвилъ другой, и саблей спрятать не льзя.

Въ шумѣ сихъ разговоровъ, преній, восклицаній, слышны были снова и ужасныя предложенія: говорили, но, какъ утверждаютъ, лишь мимоходомъ, о погубленіи всей Августѣйшей Фамиліи ВАШЕЙ; а покушенія на Священную ВАШУ жизнь требовали, какъ необходимости, Князь Оболенской, Александръ Бестужевъ и наконецъ самъ Князь Трубецкой, ихъ Диктаторъ *); сей послѣдній полагалъ, что надобно оставить Великаго Князя АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА и провозгласить ЕГО ИМПЕРАТОРОМЪ. Трубецкой не совершенно въ томъ признается, но и не запирается, утверждая, что не можетъ самому себѣ дать яснаго отчета въ тогдашнихъ поступкахъ своихъ и рѣчахъ: ибо онъ былъ какъ въ ствѣ, и по тому не смѣетъ извѣта соумышлинниковъ своихъ назвать клеветою. Якубовичъ *) вызывалъ бросить жребій, кому изъ пяти, (ихъ въ сію минуту столько было въ комнатѣ) умертвить ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО: видя, что всѣ молчатъ, онъ сказалъ: въ прочемъ я за это не возьмусь; у меня доб-

рое сердце; я хотѣлъ мстить, по хладнокровно убійцей быть не могу *). Нѣ