Эльжбета. Девочка и опекун садятся за стол. Хозяин нервно ходит по комнате. Хозяйка присаживается напротив опекуна и говорит то, что им с мужем трудно произнести. Они вынуждены отказать в обещанной помощи. Подумав и взвесив все за и против, они поняли, что не могут солгать Тому, в которого верят и который, правда, призывает к милосердию, но не позволяет поступать нечестно. Ложь, хотя и во имя доброго дела, несовместима с их принципами. Вот и все. Девочка и ее опекун встают. «Выпей чаю», — говорит молодая женщина. Девочка отпивает глоток, но, поглядев на мужчину, отставляет чашку. Потом, уже внизу, она с нетерпением на него смотрит, не понимая, почему он стоит в подворотне, уставившись на пустынную ночную улицу. «Идем, — говорит девочка, но опекун не двигается с места. — Пойдем, скоро комендантский час».
Зофья. Еще кто-нибудь в этой квартире был?
Эльжбета. Да. Пожилой мужчина. Он сидел, повернувшись спиной, кажется, в инвалидной коляске.
3офья. Вам известны какие-нибудь подробности?
Эльжбета. Чашки с чаем были из хорошего фарфора, но все разные. На столе стояла зеленая керосиновая лампа, не зажженная. Горел верхний свет. Окна были затемнены бумагой. Мужчина во время разговора — две или три минуты — не вынимал рук из карманов брюк. Вот все подробности.
3офья. Это было в Варшаве?
Эльжбета. На дальнем Мокотове, улица Одынца.
3офья. У кого есть вопросы? Ни у кого? Кому что неясно?
Вторая студентка. В священном писании есть заповедь о лжесвидетельствовании против ближнего. В данном случае лжесвидетельство не было направлено против ближнего. Мотивировка не выглядит искренней — если эти люди были настоящими католиками.
Эльжбета. Мне известен только этот мотив. В тот вечер он казался искренним.
3офья. А какие еще могли быть мотивы? Как вы думаете?..
Эльжбета. Не знаю. Я не знаю, чем еще может быть оправдано такое решение.
Очкарик. Страхом. Если час назад в доме обнаружили другого еврейского ребенка, которого расстреляли во дворе вместе с польской семьей, это мог быть страх.
Эльжбета. Да. Страх — да. Для вас это оправдание? Страх?
Очкарик. Я не рассуждаю, я только называю возможную причину…
3офья. Прошу прощения. Мы слишком далеко заходим. Мотивировки, характеры персонажей, оценки и эстетические проблемы каждый обдумывает дома сам. Спасибо, встретимся через две недели.
В деканате уже пусто и темно. Зофья зажигает лампу, но сразу же гасит. Из-за окна просачивается оранжевый неоновый свет. Зофья садится в низкое кресло и сжимает поручни. Минуту сидит, не шевелясь. Потом встает, решительно берет свой портфель и выходит.
3офья. Это было не на Мокотове.
Эльжбета. Да. В центре.
3офья. На Новгородской.
Эльжбета. Да.
3офья. Это вы.
Эльжбета. Да. Это я.
3офья. И вы живы… Я всю жизнь думала… Увижу женщину, теребящую золотую цепочку, и вздрагиваю: «Боже…»
Эльжбета. Я уже давно этого не делала.
3офья. Вы живы.
Эльжбета. Меня спрятали на Праге случайные люди, родственники того человека, который меня к вам приводил. Они гнали самогон, два года я жила, как в винной бочке. Теперь они со мной в Америке: его, правда, уже нет в живых…
3офья. И вы приехали посмотреть на меня… когда будете рассказывать эту историю…