Читаем Декамерон 1914 полностью

Декамерон 1914

Вадим Вольфович Долгий (Сухачевский) , Вадим Вольфович Сухачевский

И более уж я туда не ходил. Нет, не из страха — из гордости. Говорю ж, кровь гордого Ахилла, видимо, когда-то все-таки примешалась к моей.

Женщины меня с той поры мало интересовали, из всех них для меня существовала лишь одна! Единственная!..

Благодаря почти монашескому образу жизни, я стал значительно преуспевать в науках, с отличием окончил университет, стал сперва приват-доцентом, затем — весьма быстро — профессором. И поверьте, господа, мое имя в науке кое что значит. Поведаю вам, что меня даже два раза выдвигали на почетную премию, учрежденную господином Нобелем. (Глядишь, заходе на осьмнадцатом наградят-таки, коли доживу и коли отечество наше, как и весь мир, не ухнется в тартарары.)

И лишь одного у меня после тех мгновений так ни разу и не было — истинной, всепоглощающей любви…

Он надолго примолк.

— Возможно, она, эта княгиня, явилась вам из иного мира, — сказала наконец Дробышевская. — Поверьте, так бывает. Мы столь мало знаем о параллельных мирах, в которых существуют дỳхи.

— О нет, — отозвался Финикуиди, — она была вполне во плоти. Я наводил о ней справки, но увы, следы ее затерялись. Знаю лишь, что вскоре она оставила Санкт-Петербург, поскольку муж ее, как мне стало известно, застрелился в Париже, перед этим промотав там все свое состояние…

И тут вдруг прозвучал голос Амалии Фридриховны:

— Нет, не все, — к полному изумлению всех, сказала она. — Осталась самая малость. Как раз хватило на то, чтобы открыть в горном ущелье близ вод маленькую, но вполне достойную гостиницу.

Воцарившуюся еще более густую тишину, нарушил голос профессора:

— Так вы, княгиня, все же узнали меня?

— Не сразу, — ответила она. — То есть, вы кого-то мне все время напоминали, но вы так изменились с тех пор…

— А вы, княгиня, — ничуть! То есть, для меня — ничуть! Уверяю вас, вы все так же прекрасны!.. Я, собственно, и прибыл сюда лишь поскольку до меня случайно дошли сведения, что вы обретаетесь именно тут. Кстати, воды эти, хоть и недурны на вкус, но вовсе бесполезны для меня, поскольку желудок у меня, несмотря на мою голодную молодость, совершенно здоров.

— Но княгиня! — взмолился Львовский. — Не мучьте, поведайте, что же, однако, произошло тогда там, в Петербурге.

Впервые за время нашего знакомства она на лице ее выразилось смущение.

— Ах, — проговорила она, — нелепейшая история. Кстати, вы правы, профессор, эту мысль навеяла мне именно сказка из «Тысячи и одной ночи»: помните, там некий визирь изменил своей жене? Вот и мой Мишель, то есть князь Ахвледиани, умчался от меня с какой-то демимонденткой в Париж. Вот я, как та жена из сказки, и решила со зла: отмщу ему тем, что, что сойдусь с самым нелепым, самым гадким, самым уродливым, самым грязным… О, профессор, простите, простите меня! Я была так ветрена и в то же время так жестока по отношению к вам! Теперь я, поверьте, иная.

И Финикуиди отозвался:

— Я верю, я верю вам… И вот… посмотрите… — С этими словами он показал всем пятирублевку. — Клянусь, это — та самая?

— И вы ее хранили столько времени? — удивилась княгиня.

— Как видите. Даже в самые тяжелые минуты не промелькнуло желания ее разменять. Позвольте же вам ее вернуть, поскольку я тогда не сумел.

Сколь это ни удивительно, в этот момент именно Евгеньева проявила чувство такта.

— Пойдемте, господа, оставим их, — тихо сказала она. И добавила: — О, это было так романтично!..

Все, кроме профессора и княгини, не произнося ни слова, потянулись к выходу.

Я, впрочем, отметил, что на выходе из залы Евгеньева слегка коснулась руки Львовского, так что, возможно, вовсе и не в чувстве такта было дело.