Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Сколько слухов мы распространяли о его пьянстве, я лично монтировал кинопленку с его выступлением в институте имени Джонса Гопкинса в США, делал это в замедленном темпе, дабы он еле шевелил языком. Если бы не Михаил Рулевой, никогда не создать бы нам имидж Бориса – народного героя, пьянчуги и рубахи-парня! Из искренней ненависти к своему конкуренту Михаил был счастлив приписывать ему все человеческие грехи и яростно взял на вооружение тезис о пьянстве своего соперника, быстро внедрив этот образ в народное сознание. А тут и я постарался, помог его лепке: пригласил Бориса на берег Москва-реки, познакомил там его с одной красоткой с дивными ножками, упоил его в доску, втащил на своем горбу на мост и сбросил в речку. Операция была разработана четко: девица орала, будто ее насиловали, на крики прибежала милиция, вытащили из воды очень веселого Бориса, тут же появилась пресса. Шум поднялся неимоверный, и репутация Бориса Безрассудного взлетела до звезд.

Покойный Юрий Владимирович считал, что уже в 1988 году Борис сметет Михаила, однако – поразительное дело! – на конфронтацию они не шли, все норовили закончить миром. Но как же тогда резко перейти к новому курсу дикого капитализма? Без катаклизмов такого не сделаешь, поэтому пришлось обратиться к помощи Бухгалтера, с которым я трудился до своего возвышения, тот и начал готовить тайный комплот, который под названием ГКЧП и был осуществлен в августе 1991 года, когда Михаил нежился в бархатном Крыму. Естественно, осуществлен нелепо и неумело, ибо Бухгалтер и его соратники нюхали мятежи лишь в учебниках и умели лишь жарко шептаться в цековских коридорах или в банях.

Народ окрестил ГКЧП «Государственным Комитетом Чрезвычайных Придурков» и распевал на улицах:

Путь наш хунтою начертан.
Комитет нам друг и брат.
Он немного пиночетен
И слегка хусейноват.

Ах, какое было время! Какие ожидания! История навсегда запомнит Михаила в бабушкиной кофте, сходившего вместе с похудевшей и прекрасно бледной супругой с трапа самолета. А как восхитителен был полковник Руцкой, рассказывавший по телевидению об аресте «Бухгалтера», словно об аресте самого Гитлера! Заговорщиков с позором препроводили в тюрьму, но через некоторое время всех выпустили: этим актом Борис и окружение намекнули, чтобы и с ними в случае чего поступали точно так же! Правда, всю песню испортил непредсказуемый латыш, милицейский министр Пуго, он принял этот фарс всерьез и пустил себе пулю в лоб…

Свобода, демократия, новая счастливая жизнь. Энтузиазм был настолько велик, что даже я, организатор всей «Голгофы», вдруг во все поверил и, обливаясь слезами, аплодировал Борису на заседании Верховного Совета, когда он сгоряча запретил коммунистическую партию.

Михаил и не подозревал, что дни его сочтены, он жил иллюзиями и не понимал, что главной фигурой ГКЧП был Борис, добивавшийся его свержения. Человек порядочный и доверявший своему окружению, он продолжал править на пустом месте, и очень удивился, когда в приватной беседе я деликатно намекнул, что первый этап «Голгофы» пройден и на шахматной доске должны появиться новые фигуры. Как так? Что за новость? Михаил был искренне поражен.

Удивительная вещь – власть, дорогой Джованни! Она полностью меняет человека, и не только его суть, но даже мимику, походку, манеру пожимать руку. Нет атрибутов власти – и человек бессильно мечется, как в супермаркете, наступая на ноги публике: ведь он уже забыл, как делать покупку, где брать корзинку для продуктов, он бессилен, как Самсон, которому отрезала волосы Далила, он рад бы призвать на помощь ближних, но не знает, как позвонить из телефона-автомата, куда сунуть монетку. Уходили ли добровольно из власти правители Флоренции? Никогда. Так что все повторяется, и нет ничего нового под солнцем. Но Борис уже подложил мину под самоуверенного Михаила: взорвать президентскую должность, развалив государство. Если нужно было бы ради власти уничтожить полмира, он легко пошел бы и на это.

Блестящие стратеги развала, вынырнувшие, словно из болота, Бурбулис, Козырев и Шахрай вывезли шефа в Беловежскую Пущу и там, в шикарной бане с вениками, при хорошем поддатии вместе со средней руки белорусским профессором и заурядным украинским партайгеноссе Советский Союз гильотинировали и радостно начали новую капиталистическую жизнь.

Учитель никогда не одобрил бы этого, но он сам всегда просил не воспринимать его указания как догму. Поэтому я, скрепя сердце, поддержал развал, понимая, что он станет незаживающей раной, полезной для разжигания народного гнева на последнем этапе «Голгофы». Вспоминаю Юрия Владимировича: