Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Началось с убийства военного преступника Степана Бандеры, однако потом боевик сбежал на Запад, все рассказал, и начался международный скандал! И тут по инициативе Никиты мудрейшее политбюро распорядилось все «эксы» свернуть, дабы не мешать политике мирного сосуществования, глухо закрыли все «эксовые» отделы КГБ и рассосали лучшие кадры боевиков, посадили Судоплатова и лучшие боевые кадры, запретили даже говорить об «эксах»! С тех пор ни одного предателя не тронули, живут все эти гады припеваючи и пишут мемуары.

В твои времена, дражайший Джованни, убить человека — что прыснуть на два пальца, даже Цезаря простейшим кинжалом легко зарезал его дружок Брут. А скольких отравили Медичи! А в наши времена? Вокруг армии охранников, из каждого куста, из каждой задницы торчат видеокамеры, везде рентгенят и мониторят, все руководители обмотаны до яиц бронежилетами, даже римского папу возят под стеклянной броней — как размахнуться руке в такой обстановке? Да еще не имея ресурсов!

Все это прекрасно знал Юрий Владимирович, вроде бы намекая на некие мероприятия для обострения отношений с Западом. Что было делать? Я и позвонил пацанам из спецназа, попросил по-дружески сделать кое-кому «козью морду». Они народ простой, любящий побалдеть за кордоном, каждый просьбу понял по-своему. Полонием баловались охранники Березовского (славный наркотик!), чего-то наворотили, чуть сами не отравились вместе с подполковником Литвиненко. В Солсбери к Скрипалям поехали прямо в служебной спецодежде, тут же надрались в отелике, причем зазвали скандальную бабу с панели — и все это под плотным контролем английской контрразведки, у которой ушки всегда на макушке. Со Скрипалем разминулись, но в отместку намазали ручку его двери чем-то непотребным. Запад только этого и жаждал, тут же назвал дерьмо отравляющим газом «Новичок» и ввел против нас санкции. Не веришь, Джованни, думаешь, я вру? Но нет у нас ресурсов, наш Борис вообще хотел упразднить разведку и очень серьезно почистил органы, правда, не стрелял, а направлял работать в банки. Мы сами извели своих лучших боевиков!

…Я шел по пустыне, дорогой Джованни, я шел в тоске и одиночестве, но не сдавался: в любом случае я остаюсь верным Учителю и его «Голгофе». Вдруг песок заурчал, и я провалился вниз, летел я мучительно долго, летел сквозь годы и годы. Вдруг что-то вспыхнуло, и я почувствовал свинцовый удар по заднице. Это был конь, а на нем восседал Железный Феликс. Я помчался от него, конь гнался за мной, пот градом лил с его боков, он словно взбесился. Феликс Эдмундович лупил его шпорами, надетыми на голые худые ноги, конь летел за мной, больно ударяя меня по заднице копытами, я бежал, напуская в штаны! В руках у озверевшего Феликса свистела плетка со свинцовым набалдашником, она гуляла по моей окровавленной спине. Оглушительно гремел «Интернационал». «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов» смешивалось с криками «Во тебе, бля, за все твои штучки, белогвардеец сраный, сука!» и выплескивалось в какофонию ужаса.

Я вылетел из дыры совсем старым и седым, я очутился снова в пустыне. Вдруг грянул мороз, полил ливень, зацвели яблони и груши, вспламенилось солнце. В кромешной ночи в такт солнечным лучам подмигивали звезды, вот одна из них прошлась шаркающей кавалерийской походкой по тучке — небесному страннику, запрокинулась, словно опохмелилась на ходу стопкой, и, подобно Офелии, бросилась в омут вихря.

Жара стояла неимоверная, огромные, величиной с пивную бочку, хлопья снега накрывали одинокие звезды, застревавшие в морях и океанах, лед надвигался на берега и ломал шашлычные вместе с дымящимися мангалами. Ливень хлестал, словно сто тысяч братьев, а от грома барабанные перепонки лопались и клочьями взлетали в воздух. Все смешалось, как в доме Облонских. Игра испорченного нами климата.

Учитель спрыгнул прямо с крыши космоса, он был облачен в скромный китель с плеча то ли Сталина, то ли телеведущего Соловьева. Мы оказались в шатре, в Серебряном Бору, место уютнейшее, очень напоминавшее наш партийный санаторий «Барвиха». Публика вокруг дружелюбная: члены ЦК, патриарх, деятели науки и искусства, космонавты — почти все отдыхали в креслах-качалках на зеленом лужке, где стояла одинокая швейцарская корова. Как никогда был серьезен Юрий Владимирович, напряжен, сосредоточен, весь погружен в себя. Последний раз я видел его таким в сауне близ Лубянки, где мы пили импортный «Редебергер» и закусывали, как обычно, сушками и плавленым сырком «Дружба». Начал он свою речь издалека.