Декоратор. Книга вещности

Следующие два часа я леплю отпечаток за отпечатком, пока не кончается эпоксидка. Я кручу и верчу куклу, чтобы схватить именно такой изгиб, поворот руки, плавную округлость на стыке бедра, попы и ноги. Теперь у меня полный набор пластиковых форм. Сильвия готова к запуску в массовое производство. Пробил-таки её час. Я раскладываю формы по полу и изучаю их. Это детали моего конструктора. Один отпечаток я изымаю, безупречный слепок с её лона. Но в него залипли волосы с лобка, поэтому придётся мне от него избавиться. Как ни жаль.

Теперь на очереди тот этап работы, от которого меня в самом деле воротит. Смогу ли я? И ещё вопрос: дано ли мне право? Но его я вынужден оставить без ответа.

Вот оно, собственно, прощание. Теперь, когда я скопировал всё, достойное сохранения, придётся её разделать. Я замечаю, что сейчас это деяние вызывает во мне, насколько такое возможно, меньший протест, поскольку мысленно и творчески я уже проделал схожую процедуру, я вычленял фрагменты её тела, я их дробил. Но всё равно я адски мучаюсь, тем более не желаю видеть всего этого, поэтому я затеняю ванную насколько это вообще возможно, прежде чем притащить Сильвию и положить её в ванну. Она каменная, неподъёмная и не помогает мне, а шмякается головой вперёд, мерзко хлюпая силиконовым салом.

Я достаю электропилу с новым алмазным полотном. Оно берёт даже сталь, если надо. А моя леди не стальная. Я закрыл всё плёнкой, но не представляю себе, сколько и какой грязи будет. Кровь должна была свернуться, но остальная требуха?

Её левое запястье. Я беру её ладонь в свою, как для пожатия, включаю пилу, примериваюсь, зажмуриваюсь, режу. Потом чувствую, что рука повисла, это я стою, зажав в пальцах чужую бесхозную конечность. Так просто? Оказывается, нас элементарно лишить целостности, когда до этого доходит. Кости, мышцы, сухожилия — всего-то пустяков. Кровь, как я побаивался, не льётся, так, сукровица, оставляющая затейливые разводы на ванне, плёнке и моём комбинезоне. Если б мне достало сообразительности поместить тело на ночь в холодильник, работа была б просто чистой.

Не могу объяснить, как я держусь. Меня дисциплинирует мысль, что я должен проделать всё эффективно, быстро, чётко и без эмоций. Скотобои работают так каждый день, твержу я, снова и снова сглатывая кислый ком, поршнем скачущий в горле. Хорошо, что я не поел. После левого запястья я, для укрепления решимости, берусь за голову, я держу её за волосы, отвернув лицо, и пилю. Чёрт! Вдруг шальная мысль: вспоминается картинка времён Французской революции — опьянённые властью революционеры торжествующе размахивают головами казнённых господ. История делается и так. Мне легче от мысли, что люди проделывали такое до меня. Такое тоже. Зверство человека ограничено лишь его изобретательностью. Я осторожно откладываю голову лицом вниз.

Потом отрезаю обе руки по плечи, это нетрудно. Кстати пригодилась наконец анатомия, которую мы учили в школе. Мне проще сообразить, где надрезать, чем полному профану. Пусть мне и на секунду не нужна слава мастера этих дел.

Кого люблю, того делю.

Отделив все конечности, я останавливаюсь, не зная, как поступить с обрубком, начинаю сомлевать перед ванной, в которой скопилась куча грязи и пакости, и когда я жду, что вот-вот потеряю сознание, — в дверь звонят! Господи!

Шок такой силы, что я с померкшим рассудком чудом не хлопаюсь в ванную к демонтируемой Сильвии. Сердце останавливается, если верить ощущениям, на сотни секунд. Наконец оно заводится, как нетянущий лодочный мотор, вполсилы и с перебоями. Ещё несколько секунд спустя кровь поступает в мозг, создавая предпосылки для мыслительной деятельности.

Плотники?

Сантехник?

Точно не Йэвер. Он в отъезде.

Самое важное: может ли этот человек зайти, если я не открою?

Думаю, нет. Мне кажется, все ключи у меня под контролем.

Но я не могу не посмотреть. У меня не хватит нервов не посмотреть.

Звонят опять. На ватных ногах я бреду вниз, чуть не грохаюсь на сломанной ступеньке, но спускаюсь вниз, не наделав ненужного сейчас шума. Боюсь и подумать, в каком я виде, зато отмечаю, что теперь придётся отмывать и дезинфицировать лишние поверхности. Будь что будет: я обязан посмотреть, кто там.

В глазок я вижу двоих мужчин в тёмных костюмах, тёмно-синих пальто и при галстуках. Они молоды, практичные стрижки.

Это могут быть только полицейские.

У меня темнеет в глазах. Прислонясь к косяку, я отключаюсь на несколько секунд. Пол, потолок и стены не желают стоять ровно.

В детективах у инспектора полиции всегда есть напарник, они всегда работают парами. Будут играть со мной в доброго и злого следователя. Шансов нет.