Декоратор. Книга вещности

— Сигбьёрн отказывается иметь детей, — рапортует Катрине. — Сначала я думала, что это из-за его собственного трудного несчастливого детства, но теперь понимаю, что он просто боится за свою мебель.

Кристиан заходится хохотом.

— Тише, не пугай, — говорю я. — Таня беременна.

— Да нуууууууууууууу! — выдыхает Катрине. — И когда?

— В июле, — говорят они хором. — Так что я успею сдать экзамен, — добавляет Таня.

— Как здорово! —курлычет Катрине. — Надо за это выпить!

Мы выпиваем, и Кристиан приносит десерт: запечённые персики с начинкой из сливы в шоколаде и бутылочку рейнского. Он предлагает, такого случая ради, финальный аккорд в виде шампанского — специальное кюве «болленже», — и я понимаю, что и Таня с Кристианом так же одиноки, как мы. И у них тоже никого нет. Сегодня затея с шампанским кажется мне превосходной. Лишь бы не оставаться наедине с Катрине.

— Признаюсь, я и не подозревал, что имею дело с индивидуумами, столь сомнительными с морально-этической точки зрения, — произносит Кристиан, обращая всё в шутку. Он хозяин и не намерен делать вид, что вечер омрачала ссора.

— Не слушайте его. Знали бы вы, как издательства обращаются с авторами, —Таня так хохочет, что на секунду, правда лишь на одну, мне удаётся представить её оживлённой.

Карл-Йорген Йэвер не похож на детоубийцу. Сейчас ещё меньше, чем прежде. За эти недели он поправился на пару килограммов и сменил очки на нечто невесомое в роговой, если не черепаховой оправе, смягчившее черты его лица. Довольно смуглого — видно, Йэвер побывал на юге. Но где, я спрашивать не стану, у меня вообще нет охоты беседовать о его делах, особенно теперь, когда я всё узнал. Любопытство отступило, сменившись гадливостью особого рода. Проблема же в том, что Йэвер относится ко мне так приязненно, так по-приятельски, что дистанцию выдержать нелегко. Это заказ, уговариваю я себя, самая обычная работа. Но вдруг чужой виной можно заразиться? Вот ведь кто-то оборудовал жилище для Йозефа Менгеля, ангела смерти из Освенцима, неужели он в ответе за приказы, которые рождались и отдавались в тех стенах? Наверно, в ответе, по крайней мере за то, что выстроенное им пространство создавало у жильца фальшивую, усыпляющую иллюзию непоколебимости миропорядка, что символика и декор убеждали Менгеля — он врач, настоящий, помнящий клятву Гиппократа, по воле случая приставленный к работе не из самых чистых. Наверняка жильё было устроено наподобие панциря, который ограждает от мук совести и заслоняет неприглядную реальность за окнами. Почему-то я вдруг вижу жену Менгеля, представительную докторшу с перманентом на голове, одетую практично, но с лёгким флёром романтичности, согласно моде сороковых; она задёргивает тяжёлые шторы, зажигает свечи и разливает суп по тарелкам из фамильного фарфорового сервиза в цветочках, и, наверно, раскуривает какое-нибудь благовоние с резким запахом, чтобы перебить смрад от труб крематория...

Я не собираюсь защищать Карла-Йоргена Йэвера панцирем. Как раз наоборот.

Он сидит рядом в своём танке, подобравшем меня у подъезда. Мы сошлись на том, что лучше всего обсуждать чертежи в доме, чтобы ориентироваться по месту. В последние дни навалило снега, и первое, что я вижу, подъехав к вилле, — фасад надо подкрасить. До снежной белизны ему далеко. Я озвучиваю свою мысль, клиент согласен.

Как дом устроен изнутри, я знаю назубок, наверняка лучше Йэвера. Я столько корпел над чертежами, что от входной двери вижу всё насквозь аж до самого сада, как Супермен с его глазом-рентгеном. С помощью рисунков я пытаюсь объяснить Йэверу, как дом будет выглядеть, хотя понимаю, что он не в силах представить себе этого.

— Так что, если ты согласен, мы начнём на той неделе ломать стены, — говорю я, дав ему время полистать чертежи.

— А пол? — спрашивает он.

— И пол. Хочешь посмотреть образцы того, что я приглядел?

Да, он хочет. У меня в папке есть пробник бразильского ореха, четырёхугольная плитка размером примерно с лист А4. Доска довольно толстая и, на мой взгляд, потрясающе красивая, тёмная, с глубоким блеском и частыми, но не рябящими в глазах прожилками.

— Лак слишком, на мой вкус, блестящий, я предполагал сделать более матовый. Это они для образца взяли глянцевый, он смотрится импозантнее на маленьком фрагменте, — объясняю я.

— Мне нравится, — говорит Йэвер, поглаживая дерево пальцами, взад-вперёд. — И ты говоришь, он вечный?

— Сигариллы, которые ты куришь, у тебя с собой?

Он запускает пальцы в карман куртки и выуживает плоскую металлическую коробку. Вынимает из неё изящную сигариллу прикуривает от золотой зажигалки, отдаёт мне, а я прижимаю её к паркетине и держу так, долго, пока не гаснет.

— Обычно сигареты так не приклеиваются, — замечаю я, — если только нарочно кто-нибудь. Теперь смотри!

На поверхности осталось тёмное пятнышко, но я слюнявлю большой палец, тру и — раз! Пятно исчезло. Оно не проникло глубже лака.

— Само это дерево поджечь невозможно, разве что полить бензином.

— Честное слово, я никогда не лью на пол своей квартиры бензин и не поджигаю.