Декоратор. Книга вещности

— Безусловно, мебель будет. Но сначала нужно довести до совершенства комнату. У меня есть кое-какие намётки, и мы можем посмотреть каталоги, но всё-таки самое важное — организовать и соразмерить пространство комнаты. Это невозможно поменять, если оно вдруг нам не понравится. А поменять диван, который не вписался, может кто угодно.

— Знаешь что? — говорит он. — К сожалению, у меня нет времени сидеть с тобой часами, рассматривая каталоги. Я бы и рад, но не могу. Поэтому меня вполне устроит, если ты самостоятельно станешь принимать решения относительно внутреннего обустройства. Просто скидывай мне картинки или рисунки, и если что-то окажется мне совсем поперёк души, я дам знать. Так проще всего, похоже. В конце концов, ты сам говоришь, что диван всегда можно поменять.

Я потираю руки.

— Спасибо за доверие. Для меня это идеальный расклад.

— Что-то мне подсказывает, что вряд ли ты забьёшь дом лишней мебелью.

— Это тебе не грозит, — улыбаюсь я. — Пойдём наверх?

— Только последнее, — говорит Йэвер, теряя вдруг уверенность. — Искусство.

— Что искусство? — спрашиваю я.

— Без помощи мне не купить произведений искусства, или — как вы их там называете? — артефактов. Я в искусстве не смыслю. А ты?

— Ну... я не эксперт-оценщик, но я изучал историю искусства и всё такое. Это было частью моего образования. Хотя твой вопрос меня удивил.

— Почему?

— Потому что мои клиенты, все без исключения, оставляли это на своё усмотрение. Что-то у людей уже есть, и для них эти предметы много значат. В целом выбор предметов искусства — процесс куда более личный и интуитивный, чем собственно выстраивание гармоничного интерьера. Это чрезвычайно субъективно.

— У меня нет ничего, что я хочу взять в новый дом. Я начинаю с чистого листа. И в этом вопросе я не могу положиться на свой вкус, но могу на твой.

— Я даже не знаю. Жить здесь тебе, а не мне.

— Смотри на это как на открытый торг, — говорит Йэвер с хохотом. — Спускаясь на землю, я собираюсь выделить на искусство отдельную сумму. Которой ты можешь распорядиться как захочешь. Совершенно свободно.

— Да, но что ты любишь? Абстракцию или реализм, живопись или что другое? И какого формата — побольше или поменьше?

— А бог его знает, — отвечает клиент. — Чуди!

«Чуди!» Говоря начистоту, я даже не знаю, как такую просьбу понимать. Некоторые бы сказали, что у меня нет задатков «чудить» и что подобная идея в корне противна моей сущности.

— Ладно, найду пару картин, — уступаю я, и начинаю прикидывать, кто из знакомых художников заслужил такой королевский подарок, такую золотую жилу. Немногие. Очень немногие.

И тут я понимаю, что наконец-то раз в жизни мне выпало сделать интерьер целиком и полностью, до мельчайших деталей, без помех; пьянящее чувство. Я сотворю такой дом, что фрау Менгель придётся быстренько собрать чемодан и, заливаясь слезами, убраться к мамочке. Всё будет честно, беспощадно и эстетически выверено на сто процентов.

— Надеюсь, пейзажи ты не любишь, — говорю я.

Трель дверного звонка заставляет меня подпрыгнуть на месте. Субботний вечер, Катрине в гостиной занимается йогой, я сижу рисую. Чего я так взвился? Дело в звонке, у него слишком резкий, казённый звук, хотя, понимаю я вдруг, до сих пор он мне слух не тревожил. Мы прожили здесь уже недель девять-десять, нас навещали гости, но я ни разу не мчался открывать дверь по тревоге дверного звонка. Не слышать его я не мог, да? Может, поменяли мелодию. Что гадать, этот звонок не годится — нельзя же каждый раз пугаться. Он орёт, как пожарная сигнализация.

— Ты не откроешь? — кричу я Катрине.

— Хм, — фыркают в гостиной. Наверняка или продают лотерейные билеты, или собирают пожертвования. Как бы оградить себя от такого? Я продолжаю работать. Я рисую спальню Йэвера в блоке с ванной.

— Сигбьёрн, это к тебе! — кричит Катрине из прихожей.

Ко мне? У меня нет знакомых, заваливающихся в гости без звонка. У меня мелькнула было мысль, не Сильвия ли там, но тогда Катрине выразилась бы иначе. Они же знакомы. Как раз сейчас не лучший миг для явления Сильвии. Я не думал о ней весь день.

Уже почти выйдя в прихожую, замечаю в дверях моего кабинета человека, из-за скудости освещения я вижу лишь силуэт высокого и худого мужчины.

— Здорово, Сигбьёрн.

Голос будто знаком, но из какой он оперы? Тёмный костюм, рубашка с галстуком, стрижка... на лицо падает свет. Узнавание.

— Что тебе надо?

Он хохочет:

— Мне можно к тебе только по делам?

Брательник мой. Пропащая душа. Но одет иначе. И держится соответственно. Самоуверенно, почти с угрозой, вместо привычных мне боли и отчаяния, в лучшем случае наигранного раскаяния. Что с ним стряслось? Нет, нет. У меня нет желания в этом копаться.

— Здесь тебе не рады, — шиплю я тихо.

— Сигбьёрн, дорогуша, — шепчет он в ответ, — ты что, всё ещё сердишься из-за видика, да? Прости, конечно, мне просто деньги нужны были. Теперь глянь-ка.

Он запихивает руку в карман, роется там и швыряет на пол пачку банкнот. Я не смотрю на них.

— Забирай свои деньги и марш отсюда сейчас же! — жужжу я.

— Я поставлю кофе? — спрашивает Катрине, возникая в дверях позади Хьелля Турлайфа.