Декоратор. Книга вещности

Он отпирает. Я делаю шаг в ванную, здесь смердит неописуемо. Неужто я так просчитался с вентиляцией? XT в штанах, белая рубашка не заправлена, узел галстука задран на пару сантиметров, вижу я теперь, а пиджак висит на толчке, которым, кажется, не пользовались. Я вижу жёлтое ведро, полное не сказать чего. В зеркале его взгляд, неистовый и сумасшедший, а сам он ковыряется в рукомойнике. В него вывалено дерьмо. И XT аккуратненько разбирает его вилками, отделяя какашки одну от другой. Кажется, что он затеял игру в куличики.

Таких наклонностей за своим братом, сколь он мне ни отвратен, я не знал. Хотя зрелище прямо-таки завораживает. Плюс запах хлева и свинарника.

— Не могу понять, чем ты занимаешься, — говорю я, — но делать этого в моём доме не следует.

— Уже кончаю, — отвечает XT, продолжая лепить куличики из говна в моей, сделанной по моему же чертежу мойке из серого гранита с коралловыми прожилками. По ходу своих трудов он разгребает какой-то белый не то свёрток, не то пакетик, без малейшего отвращения берёт его левой рукой и тщательно промывает под струёй, а смыв все следы экскрементов, торжествующе прячет пакет в карман рубашки. В рукомойнике продолжает плавать куча кала.

— Последний говённый пакет, и всё, — заявляет XT, спускает штаны и усаживается на ведро.

Наконец до меня доходит.

Хотя это напрасные мыслительные усилия, он объясняет сам:

— Чистейший кокаин из Колумбии. Я проглотил четыре двойных гондона. Теперь доволен?

Вполне. Я выхожу, и за моей спиной щёлкает задвижка. Я улыбаюсь.

Катрине ждёт в столовой, она желает знать, чем так несёт из ванной. По её словам, уже весь дом провонял. Она больше не благоволит XT и просит побыстрее выставить его из дома.

— Он заканчивает и сразу уйдёт, — сообщаю я и чувствую, что жизнь даёт трещину. В недрах моей души, как в недрах земли, что-то происходит, пласты приходят в движение, они наползают друг на друга, вызывая разрушения. Я чувствую, что меня обуревает хаос, но, удивительное дело, я рад ему, это мой хаос, он разнесёт моё рутинное существование, но он зрим и осязаем, в отличие от блёклой и неуловимой действительности.

Звонит телефон, но мне кажется, что отвечать будет невежливо. Пережду, после четвёртого гудка включится автоответчик. Я показываю жестами, что не раздосадован помехой, что сейчас всё смолкнет. На самом деле телефон разрывается истошно и назойливо, будто огромный пассажирский лайнер возвещает о своём прибытии в гавань Осло самодовольной и бессмысленной какофонией звуков.

— На чём я остановился? — переспрашиваю я, когда автоответчик наконец включается. — Ах да, я понял, что пришло время переосмысления. Я так многого не замечал и теперь невыразимо счастлив, что мне встретилась ты и открыла глаза на маниакальность моей картины мира. Ты никогда не сможешь понять, что ты значишь для меня, ведь благодаря тебе жизнь моя сделала необходимый поворот.

Сильвия кивает.

— Если у тебя найдётся толика времени и терпения, я постараюсь объяснить, в чём суть этого поворота и как я его ощущаю. Во-первых, я вижу, что игнорировал необычайной важности импульсы, которые посылала мне жизнь. Речь о самых разных вещах, но в первую очередь о спонтанности и интуиции. Где-то там во мне таится неукротимое оригинальное творческое начало, но я всегда сдерживал его, не позволяя прорваться на поверхность; хуже того, я упорствовал и более или менее явно отрицал его существование. А дело в том, что мне никогда недоставало духу заглянуть в себя. Это должно звучать странно, учитывая, сколько сотен часов я проговорил с психотерапевтом, но, стремясь проникнуть в глубины своей личности, я погружался в бездонный мрак, и его беспросветность так чудовищно путала меня, что всякий раз я немедленно выныривал. Я пытался одолеть, вернее, перевесить темноту, проецируя на неё свет, который я порешил считать светом ясности и рационализма. Почти что, да позволено мне будет посмотреть на это с юмором, взгляд эпохи Просвещения...