Декстер во мраке

— У тебя все время «позже», — пробормотала она.

Проходя мимо ворот, я остановился и заговорил с полицейским, стоявшим там, — крупным могучим человеком с темными волосами и очень низким лбом.

— Не могли бы вы приглядеть за моими детьми? — попросил я.

Он воззрился на меня:

— Я тебе что, детский сад?

— Всего несколько минут. Они послушные.

— Ага, «пригляди», тоже мне развлечение, — уперся он, но не успел закончить фразу, как совсем рядом послышалось движение и около нас возникла Дебора.

— Черт подери, Декстер! — воскликнула она. — Тащи свой зад в лодку!

— Погоди, — сказал я, — мне надо найти того, кто посмотрит за детьми.

Дебора стиснула зубы. Потом глянула на большого копа и прочла его именную табличку.

— Сушински, — сказала она. — Смотри за долбаными детьми.

— Ну вы что, сержант, — взмолился тот. — Ну ради Бога!

— Сказано тебе: сиди с детьми, черт подери, — повторила она, — может, научишься чему-нибудь. Декстер, вали в чертову лодку, шевелись, вперед!

Я покорно повернулся и повалил в чертову лодку. Дебора большими шагами обогнала меня и уже сидела в лодке, когда я в нее только забирался, а коп, находившийся у руля, направил суденышко к одному из маленьких островков, лавируя между лодками, стоявшими на якоре.

В гавани Диннер-Ки расположено несколько мелких островов, которые обеспечивают защиту от ветра и волн, благодаря чему якорная стоянка здесь исключительно удобна. Конечно, только при обычных обстоятельствах, чему доказательством служили береговые отмели острова. Они были усеяны разбитыми лодками и другим морским мусором, складированным здесь недавно пронесшимися ураганами, и время от времени какой-нибудь поселенец обосновывался тут, сооружая хибарку из досок неудачливых лодок.

Остров, на который мы направились, был одним из самых маленьких. Половина сорокафутовой рыбацкой лодки торчала из песка под причудливым углом, сосны на пляже, увешанные кусками пены «Стирофоам», рваное тряпье, обрывки пластиковых пакетов и мешки для мусора. В общем, остров находился в таком состоянии, в каком его оставили коренные американцы: уютный маленький кусочек суши, покрытый австрийскими соснами, презервативами и пивными жестянками.

Курт Вагнер, конечно, не в счет — его тело коренные американцы не оставляли. Оно лежало в центре маленького острова на небольшой просеке и, подобно предыдущим трупам, в торжественной позе со скрещенными на груди руками и прижатыми друг к другу ногами. Голова и одежда отсутствовали, тело обуглилось — в общем, похоже на прошлые случаи с тем только исключением, что на сей раз фигурировала одна новая вещь. На шее трупа на кожаной веревке покоился медальон размером с яйцо. Я пригляделся — это оказалась бычья голова.

И снова я почувствовал странную ноющую пустоту. Интуитивно я ощущал важность всех этих деталей, но что за этим кроется, без Пассажира понять не мог.

Винс Мацуока сидел на корточках возле трупа, изучая окурок сигареты, а Дебора — на коленях рядом с ним. Я обошел их, разглядывая тело под разными углами, этот натюрморт с копами. Наверное, я надеялся обнаружить маленькие зацепки: может, водительские права убийцы или составленное им признание, — но нигде ничего подобного не было — один сплошной песок, исписанный многочисленными следами и ветром.

Я присел на колени рядом с Деборой.

— Ищете татуировку? — спросил я.

— Прежде всего, — ответил Винс. Он протянул руку в перчатке и слегка приподнял тело. И вот она показалась, чуть припорошенная песком, но все равно заметная, — часть, видимо, осталась на отрезанной голове.

— Точно он, — констатировала Дебора. — Татуировка, его машина на парковке — это он, Декстер. Знать бы, что эта татуировка означает.

— Это по-арамейски, — сказал я.

— А ты с какого хрена это знаешь? — осведомилась Дебора требовательным тоном.

— И с след о ват, — ответил я и присел на корточки рядом с телом. — Смотри. — Я откопал маленькую сосновую ветку и стал пользоваться ею как указкой. Часть первой буквы была отрезана вместе с головой, но остальные виднелись четко, так что урок можно было начинать. — Вот это «м», или то, что от нее осталось. Это «л», а это «к».

— И какого черта это значит? — спросила Дебора.

— Молох, — сказал я и ощутил иррациональный холодок на ярком солнце, произнося это имя. Я попытался стряхнуть его, но неуютное «послевкусие» все равно осталось. — В арамейской письменности не употребляют гласных. Поэтому «млк» читается как «Молох».

— Или «молоко», — предположила Дебора.

— Деб, если ты считаешь, что убийца вытатуировал «молоко», тебе не помешала бы передышка.

— Но если Вагнер — это Молох, кто убил его?

— Вагнер убил остальных, — пояснил я, очень стараясь, чтобы мои слова звучали глубокомысленно и уверенно, хоть это и трудная задача. — А потом, э-э…

— Все твои «э-э» я уже давно предугадала, — сказала она.

— И ты следишь за Уилкинсом?

— Господи, не я, а мы следим за Уилкинсом.

Я снова посмотрел на тело, но больше того, что уже знал, сообщить оно мне не смогло. Мой разум бродил по кругу: если Вагнер был Молохом, а теперь Вагнер убит, и убит Молохом…