Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков

Куда! на него едва глядят, морщатся, извиняются занятиями; если есть дело, так назначают такой час, когда не обедают и не ужинают… Хозяин пятится от объятий, смотрит на гостя как-то странно. В соседней комнате звенят ложками, стаканами: тут-то бы и пригласить, а его искусными намеками стараются выпроводить… Всё назаперти, везде колокольчики: не мизерно ли это? да какие-то холодные, нелюдимые лица.

А там, у нас, входи смело; если отобедали, так опять для гостя станут обедать; самовар утром и вечером не сходит со стола, а колокольчиков и в магазинах нет. Обнимаются, целуются все, и встречный и поперечный. Сосед там – так настоящий сосед, живут рука в руку, душа в душу; родственник – так родственник: умрет за своего…» («Обыкновенная история»).

Столичный «прозаизм»

Петербург не приемлет непосредственности, простоты, сердечности в отношениях, характерных для провинции. В адуевских определениях его как города «искусственных чувств, безжизненной суматохи», «поддельных волос, вставных зубов» слышится голос самого Гончарова, провинциала, с трудом враставшего в петербургский быт.

Петербург, по своей сути, «антиромантичен» – «…там жизнь стараются подвести под известные условия, прояснить ее темные и загадочные места, не давая разгула чувствам, страстям и мечтам…». По мнению Адуева-старшего, восторженность Александра неуместна именно в Петербурге, где «все уравнено, как моды, так и страсти, и дела и удовольствия, все взвешено, узнано, оценено…». «Напрасно ты приезжал…» – часто повторяет дядюшка племяннику. «…Ты, может быть, вдесятеро умнее и лучше меня… да у тебя, кажется, натура не такая, чтоб поддалась новому порядку… Ты вон изнежен и избалован матерью, где тебе выдержать все, что я выдержал? Ты, должно быть, мечтатель, а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать».

Рисуя собирательный портрет петербуржца и москвича, Белинский словно предвосхищает разницу между Александром и Петром Адуевыми: «Есть мудрые люди, которые презирают всем внешним; им давай идею, любовь, дух, а на факты, на мир практический, на будничную сторону жизни они не хотят и смотреть. Есть и другие мудрые люди, которые, кроме фактов и дела, ни о чем знать не хотят, а в идее и духе видят одни мечты» («Петербург и Москва»).

Петр Иванович Адуев – петербуржец в его полном проявлении. Он сдержан, умеет владеть собой, слывет за деятельного и делового человека. К нему, как обладающему деловыми связями, часто обращаются за протекцией.

«Я статский советник по чину, заводчик по ремеслу», – заявляет о себе Петр Адуев. Он совладелец фарфорового завода, отринувший убежденность в том, что «купеческие» дела «не для господ». Гончаров в своей поздней статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879) отметил, что в 1820–1840 годах заниматься промышленным производством дворянину и высокопоставленному чиновнику было унизительно. «Чин не позволял, а звание купца не было лестно». Исключение составляли заводчики-бары, у которых заводы и фабрики входили в число родовых поместий. На них по оброку работали крепостные, занимая должности от простых рабочих до управляющего. Владельцы таких заводов и фабрик, как правило, ими не занимались.

Петр Адуев – человек нового века. Ему нисколько не зазорно заниматься заводом. Судя по всему, его основной капитал составляют деньги, полученные от производства фарфора. В отличие от своих компаньонов он умеет приращивать капитал и при первой возможности выкупает их паи, становясь единоличным владельцем. Для него смысл существования – в работе, приносящей практический результат («Долг исполнен, жизнь пройдена с честью, трудолюбиво – вот в чем счастье!»).

В своей жизни Адуев-старший руководствуется системой принципов и правил, разумное и рациональное следование которым, по его мнению, обеспечивает человеку комфортное существование в обществе. Он не признает над собой власти страстей, «даже смеялся над ними, считая их ошибками, уродливыми отступлениями от действительности, чем-то вроде болезней, для которых со временем явится своя медицина». Страсть для него – «сумасшествие».

У него есть своя теория брака – «брака с расчетом», которой он делится с племянником. Во-первых, жениться надо уже в зрелом возрасте, составив себе изрядное состояние и достигнув определенного положения в обществе. Во-вторых, невесту надо выбирать, хладнокровно рассуждая, «имеет ли такая-то или такая женщина качества, какие хочешь видеть в жене: вот в чем главный расчет». Женившись, «надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, если хочешь, чтоб она поняла и исполнила свое назначение».

Адуев не советует племяннику жениться, «когда влюбишься». Довериться чувствам – значит отдать себя во власть слепой судьбы. Он уверен, что можно «просчитать» движения чувств женщины, и, если все-таки у нее возникнет страсть к «третьему лицу», умелыми действиями «расхолодить» ее. По теории Адуева, надежным, «ручным» чувство станет лишь тогда, если охладится до «градуса» привычки. А привычка, в отличие от любви, выдержит испытание временем.