Дела и ужасы Жени Осинкиной

— А откуда он взялся-то? — спросила заинтересовавшаяся прабабка. Смешного она пока не слышала. Но держалась наготове.

— Ну, старатели его из-под убитой медведицы вынули. И забрали к себе на прииски, чтоб не погиб. Ну, слушай дальше: «Он был еще так мал, что почти человеческие ступни его были нежны, как у ребенка. Кроме стальных голубых коготков, наполовину скрытых в пальцах, во всем его толстеньком тельце не было ничего твердого». Ба, ты слушаешь или не слушаешь? Кому я читаю-то?

— Слушаю, слушаю. А чего ж я еще-то делаю? Голубые коготки… Ума рехнуться.

— «…Когда рука погружалась в его шерстку, вы испытывали какое-то сладостное чувство. На него прямо нельзя было наглядеться, гладить его было очень приятно, а возиться с ним можно было без конца».

Прабабушка не смеялась, но на лице ее читалось полное расслабление и удовольствие. А физиономия правнука, наоборот, была серьезной и напряженной.

Дело в том, что книжек, подряд смешных от первых строк до последних, не так-то много, а может, и вообще нет. Поэтому в каждой ему приходилось выискивать смешные страницы, а то, что между ними, — коротко и толково пересказывать. А это — каждый знает — совсем не просто. Игнаша сначала читал книжку, делал закладки в нужных местах, потом просматривал еще раз. Если любишь свою бабушку — это еще не самое тяжелое дело.

— И вот человек этот навозился и наигрался с Малышом — это такое имя у медвежонка, — а на другой день ему уезжать. Хозяин медвежонка — его приятель, Дик Сильвестр. Он ужасно любил своего Малыша! Даже спрашивал — не в шутку, имей, ба, в виду, а серьезно: «Говорят, он похож на меня. Не находишь?»

В общем, этот медвежонок так въелся в душу обоим, что тот, который с ним играл, — понятно, ба? — он накануне отъезда берет со своего приятеля клятву. Поклянись, говорит, если тебе когда-нибудь придется расстаться с Малышом, медвежонок перейдет ко мне. Ну тот, конечно, клянется. Только говорит так: «О смерти мне думать еще рано, а кроме смерти не знаю, что может нас разлучить».

— Ишь, как прикипел к косолапому, — откомментировала прабаба.

— И вот через два месяца приходит в Сан-Франциско письмо от этого Дика. Пишет: «Фрэнк! Ты помнишь наш уговор насчет Малыша? Ну так считай, что я на ближайшие полгода умер или отправился туда, куда медвежатам хода нет, — на Восток».

— А чего это такое за Восток, куда с медвежатами-то нельзя? — вдруг заинтересовалась старушка.

— Восток Америки, ба, — это на берегу Атлантики. Его еще называют Новая Англия. Туда в основном англичане переселялись — ну, такие рес-пек-та-бельные люди. А Запад — на другой стороне Америки, это уже побережье Тихого океана. Туда попали и испанцы, и мексиканцы, и вообще самые отчаянные — ну, золотоискатели, сама понимаешь, — степенно объяснял Игнат.

Мальчик он, надо сказать, был весьма эрудированный. То есть знал не только школьную программу, а и кое-что еще. Любил, например, лазить не только в Интернет, но и в разные бумажные словари и энциклопедии, то есть более все-таки достоверные.

— Вообще у них там все наоборот. В XIX веке их Запад был вроде как у нас сегодня Восток: Сибирь, Дальний Восток — в общем, Азия. А их Восток — это как у нас, то есть в Европе, Запад.

Знаешь, ба, вот говорят, что чем дальше от Смоленска и Беларуси на Запад — тем чище улицы и люди воспитанней. А по-моему — человек все-таки сам за себя отвечает. И если кому нравится быть нахалом — нечего на меридиан сваливать.

Игнат помолчал и из соображений честности добавил:

— Вообще-то не знаю точно. Я нигде еще, кроме Новосибирска, не был.

— Я в Смоленске девчонкой была, — объявила прабаба. — Мы в войну из Смоленска от немца бежали.

Игнат посмотрел на нее с неодобрением. «Вот уж действительно — не в коня корм. Или, как сама же любит говорить, кто про что, а вшивый все про баню. Я ей про Америку, а она все про войну».

Бабка и правда едва ли не каждый разговор довольно ловко сворачивала на Великую Отечественную войну.

Но тут вдруг повторила свой вопрос:

— Дак с медвежатами-то на ихий Восток не пускают, что ли?

Оказывается, ничуть не потеряла нить повествования! Игнат оживился. Нет, прабаба у него еще ой-е-ей!

— Да, — сказал он, вновь увлекаясь, твердо, будто годами не вылезал из Новой Англии. — Бостон — это тебе, ба, не Калифорния. Там на улице показаться с медвежонком на цепочке совершенно не с руки. Даже, наверно, сейчас. А уж в XIX веке-то — точно! Разве что с болонкой или с пудельком каким.

Прабаба примолкла, удовлетворенная.

— Вот почему Дик Сильвестр и спрашивал Фрэнка — а это, ба, напоминаю тебе, имя самого автора, писателя Брет Гарта — Фрэнсис… Так вот, Дик спрашивал его, сможет ли он…

Тут Игнат заглянул в книгу.

— «…Стать хранителем, добрым гением и опекуном такого молодого и неискушенного создания?» И еще этот Дик написал — так, знаешь, между прочим: «Он выучился новым штукам. Ребята показали ему приемы бокса. Левой он бьет недурно».

Бабка хмыкнула. Что-то она явно поняла. И даже, похоже, предвкушала.

— Фрэнк не раздумывал долго — тут же телеграфировал Дику, что согласен, мол. И через несколько часов получает ответ…