Дела семейные

— Да вот моя куртка лежит, — дядя Жора прыгал на одной ноге, пытаясь другой попасть в штанину. — Протри глаза.

Отец неподалеку размашисто ухал топором, заваливая сухую сосенку.

— Не, ребята, я не понимаю, — заволновался Ефим. — Вы что, хотите меня надинамить? Вас же трое?

— Помог бы лучше костер развести, — увиливал от ответа дядя Жора. — Сейчас разберемся…

— Ну, разберись, — обиженно говорил лодочник; он вставал на колени, раздувал подернутые пеплом уголья и тревожно скашивал на меня глаза: — А они что, двойняшки?

— Кто? — я ломал через голое колено хворост и зябко поводил плечами.

— Ну, эти…Я же вижу! — настаивал Ефим.

Я пожимал плечами.

— А у вас осталось?

— Должно остаться…

— Гэкалэмэнэ! Трясет шибче этого, — он кивал в сторону дяди Жоры.

Потом мы растирали дядю Жору джином и давали выпить Ефиму.

— Я вас сразу вычислил, — радостно говорил Ефим, не выпуская из рук открытой бутылки. — Проснулся в сарайке, колотун бьет… К мосткам вышел, лодки счел — одной не хватает. И стакан мой на пеньке стоит. Я его понюхал, тут меня и озарило! Пошел тропкой по бережку и на палатку вышел! Не, в натуре, приезжайте в любое время. У нас все путем!

…Ефим ушел опохмеленный и удовлетворенный. Мы натянули над костром веревку, повесили сушиться одежду дяди Жоры и завалились в палатку спать.

На этот раз я проснулся от ядовитого запаха, резавшего ноздри. Он безусловно шел от костра, который отец устроил по таежному способу — несколько бревнышек складывались друг над другом, как карандаши в пачке, поставленной на ребро — вбитые в землю колышки не давали им рассыпаться. Когда середина бревен прогорала, их следовало сдвигать навстречу друг другу — таежная непрерывка, как объяснил батя. Вновь паниковать я не стал и тихо выбрался из палатки.

Солнце уже поднялось над низким противоположным берегом и добивало остатки тумана, жавшегося к камышам. Огонь образовал в бревнах промоину, их острые концы горели свечным пламенем, и между ними дымилась и вспыхивала зелеными и синими огоньками спекшаяся куча дядижориной одежды — капроновая куртка, брюки, свитер… Чуть поодаль стояли его сапоги с парящими голенищами. Я ковырнул палкой кучу — она стала гореть веселее. Едкий химический запах усилился. Обойдя костер с другой стороны, я попытался отобрать у него остатки одежды — дымящийся рукав куртки и слипшийся кусок штанов, в которых угадывались карманы. Оборванная веревка, привязанная к двум соснам, тоже дымились… «Пусть хоть выспится перед таким испытанием», — подумал я, тихо забираясь в палатку и укладываясь рядом с посапывающим в спальном мешке дядей Жорой.

…Под брюками на отце оказались бледно-зеленые армейские подштанники, которые он предложил брату, как временную меру, пока что-нибудь не придумается. Натянув их, дядя Жора принялся гневно разоблачать порочный вкус брата в выборе цвета нижнего белья и косился на мои брюки — не предложу ли я поменять их на его подштанники. Я делал вид, что не понимаю его взглядов — заявиться в Зеленогорск в зеленых кальсонах не совпадало с моими представлениями о прекрасном. Тем более, когда у тебя в городке есть знакомые девушки. Мне было жалко родного дядьку, но, глядя на него, я отворачивался и фыркал смехом.

Отец возился у костра и делал вид, что кашляет от дыма: «Нормальный вид, кхе-кхе… Интеллигентные такие подштанники. Может, еще у Ефима чем разживешься… — Он вытирал слезы и обещал сдавленным голосом: — Куртку я тебе дам…»

— Куртку! — расхаживал в сапогах и подштанниках дядя Жора. — А это чем закроешь? — Он показывал на гульфик кальсон без единой пуговицы. — Сядешь в автобусе, и все вывалится! Куртку до пупа он мне даст!..

— Не бойся, — подбадривал отец, — твой коршун не выпадет из гнезда…

— Хорошо бы такси или частника поймать, чтоб до самого дома, — задавив смех, рассуждал я. — Тут километров сорок, не больше…..

Мы провели сквозную ревизию имеющихся тряпок, но ничего путного не вырисовывалось. Дядя Жора умудрился спалить даже трусы и вязанную шапочку, забравшись в спальный мешок после растирания голышом. «А если сделать из одного одеяла юбочку, а из второго, прорезав дырку для головы, пончо? — предлагал отец. — Я дам тебе свою шляпу. Неплохой, по-моему, ансамбль…» Дядя Жора, катая желваки, принимался заворачиваться в одеяло, но тут же с гневом отшвыривал полотнища: «Я что — Васисуалий Лоханкин?». — «Не нервничай, — говорил отец. — Давай попробуем сделать тебе тунику. Скрепим на плечах веревками. Будешь, как римский патриций!» — «Хрениций!.. — ворчал дядя Жора, усаживаясь на пенек и проверяя взглядом гульфик. — Тебе хорошо говорить!» — «А помнишь, как мать после войны сшила нам брюки из ленд-лизовского одеяла! — загорался новой идеей отец. — Сносу им не было! Может, попробуем раскроить?»

Дядя Жора молчал, давая понять, что с дураками разговаривать не намерен.

Я осторожно подал идею:

— Может, прорезать в рюкзаке дырки для ног, и надеть его на манер шортов-бананов?