Дела святейшие

— Сочувствую вашему горю.— Голос настоятельницы звучал ровно. — Да упокоится душа его с миром. Ваш приход как-то связан с его кончиной?

— А вы не догадываетесь?

— Нет.

Ответ прозвучал так бесхитростно, просто, что только врожденный авантюризм и годы испытаний позволили полячке остаться невозмутимой.

— Как же так, — она попробовала улыбнуться, — вы храните его имущество и не понимаете, зачем я здесь?

— Простите, чье имущество мы храним?

— Петера Ласмэ, конечно.

— Странно. Я впервые слышу это имя.

Внутри разливалось нехорошее тепло. Такой ответ мог означать только две вещи: либо монашки не собираются ничего возвращать — раз владелец умер, значит, и говорить не о чем, либо... Либо Петер солгал ей. Бог ведает зачем, но в любом случае сейчас следовало как-то выходить из сложившейся ситуации.

Молодая вдова достала из сумочки крошечный кружевной платок, аккуратно промокнула слезки.

— Матушка, признаться, я немного растеряна... — Она по привычке спрятала платочек за вырез выдающейся во всех смыслах груди. — Простите, здесь немного душновато...

Настоятельница кинула взгляд в сторону распахнутого настежь окна, но ничего не сказала.

— ...Я понимаю, со стороны может показаться, что я пришла сюда, в эти святые стены, с корыстными намерениями, но поверьте, я бы никогда не осмелилась. И если бы не обещание, данное мною моему любимому супругу пред самой его кончиной... — Голос задрожал. — Петер, да пребудет его душа в раю, хотел, чтобы я построила приют для обездоленных и несчастных детей, открыла для них бесплатную школу и больницу... Но вы же понимаете, столь грандиозный проект требует не менее грандиозных капиталовложений, и лишь поэтому я здесь. Лично мне ничего не нужно. Вы понимаете меня?

Вдова начинала нервничать: игуменья молчала, ее лицо, обрамленное черной материей, оставалось суровым и непроницаемым, и можно было только догадываться, что на самом деле стоит за этой сдержанностью — простая жадность или искреннее непонимание происходящего.

Софи решила предпринять последнюю попытку.

— Нет, я ни в коем случае не хочу забрать все, а уж тем более сразу... Но все же хотелось с чего-то начать. К тому же адвокаты ждут моего возвращения. Им не терпится узнать, как будут урегулированы мои права.

— Ваши права?

Теплые морщины вокруг глаз дрогнули, а сами глаза приняли такое недоуменное, по-детски непонимающее выражение, что усомниться в искренности игуменьи было невозможно.

— Дитя мое, я никак не пойму, о каких правах вы все время говорите?

Украшенные стразами ногти вдовы с силой впились в ладони. Значит, все-таки этот гад солгал ей. Чтоб гореть ему в аду!

— Так о чем идет речь? — с неожиданной резкостью переспросила настоятельница. — Или говорите, дитя мое, или...

С трудом удерживаясь от того, чтобы не пуститься наутек, Софи пробежалась дрожащими пальчиками по пуговицам блузки, расстегнула верхнюю. Условно верхнюю — та просто находилась выше остальных. Как теперь изо всего этого выпутываться? Боже правый, как жарко... Вариантов нет, придется до конца играть роль обманутой дурочки. А могилу мужа, по возвращении, она сравняет с землей.

— О чем я говорю? Я говорю о праве на имущество, переданного вашему монастырю семьей моего покойного супруга на временное хранение. Перед самой кончиной он мне все подробно рассказал, у меня даже есть свидетели...

Настоятельница порывисто встала. И без того неяркое лицо стало вдруг бледным как мел, черное монашеское облачение делало эту бледность зловещей. Игуменья взмахнула рукой, словно ворон крылом.

«Все, мне крышка, — с какой-то обреченностью подумала Софи. — Сейчас она вызовет полицию. Меня арестуют, потом выяснится, что я живу по поддельным документам, потом узнают, что мой муж умер явно не своей смертью, потом...»

— Дочь моя, правильно ли я поняла: вы пришли, чтобы забрать имущество, доверенное этой обители Гедиминами?

Тихий доселе голос с неожиданной мощью прокатился по пустому залу. Софи обдало жаром. Ноги стали ватными, несколько раз хлюпнув ртом, она без сил опустилась на пол.

— Что с вами? Вам плохо?

В белокурой голове все путалось.

— Да... Я... я... я до сих пор не могу оправиться от смерти моего дорогого супруга.

Не в силах больше сдерживаться, полячка разрыдалась. Пресвятая Богородица! А ведь она чуть не ушла... Промолчи эта чертова монашка на пару секунд дольше, и она бы действительно ушла, рассыпаясь в извинениях. Нет, все-таки все бабы дряни, даже те, что в рясах!

— Я понимаю ваше состояние, — довольно холодно сказала настоятельница. — Но я не совсем понимаю, какое отношение Петер Ласмэ имеет к наследству Гедиминов? Насколько мне известно, законный наследник носит совершенно иное имя.

— Вы абсолютно правы, — поспешно забормотала вдова. — Дело в том, что... Понимаете... Мой муж в свое время тайно бежал из СССР, он поменял имя, опасаясь, что коммунисты разыщут его и вернут обратно...

Настоятельница как-то боком, медленно присела на свой деревянный трон. Зал погрузился в тишину. Казалось, даже птицы за окном стали петь тише. Сколько времени прошло, Софи не знала. Наконец игуменья шевельнулась: