Дела твои, любовь

Руиберрис по-прежнему протягивал мне руку, и я торопливо пожала ее. Мне пришлось для этого отнять свою руку от груди, Руиберрис не преминул тут же скользнуть по которой оценивающим взглядом.

Я вернулась в спальню, не прикрыв за собой дверь, — дала понять, что скоро вернусь: тогда гость не мог бы уйти, не попрощавшись со мной, — натянула джемпер у него на глазах (он не спускал с меня взгляда, я это видела краешком глаза: я стояла к нему боком).

Шея Руиберриса была обмотана шарфом — для украшения, не потому что было холодно (наверное, во время разговора он этот шарф даже не снимал), — на плечи было наброшено кожаное пальто. Пальто было длинное, черное, как у эсэсовцев или гестаповцев из фильмов про войну. Наверное, Руиберрису нравилось привлекать внимание окружающих самым быстрым и легким способом, даже рискуя вызвать к себе неприязнь. Теперь ему с этим пальто придется расстаться — если, конечно, он последует совету Диаса-Варелы. Мне захотелось спросить Диаса-Варелу, как он может доверять человеку, у которого на лице написано, что он проходимец? Это и по поведению его видно, и по жестам — с первого взгляда понятно, что он за птица. Ему явно было уже за пятьдесят, но он, судя по всему, прилагал немало усилий к тому, чтобы выглядеть моложе. У него были густые, довольно длинные, с заметной проседью (не придававшей ему, впрочем, респектабельности — седина его по цвету напоминала ртуть, а потому выглядела искусственной), вьющиеся на висках волосы, красиво зачесанные назад, атлетический торс (наверняка часами качает грудные мышцы и мышцы живота), широкая белозубая улыбка (когда он улыбался, его верхняя губа чуть загибалась кверху, обнажая свою внутреннюю влажную часть, что придавало лицу несколько похотливое выражение). Нос у него был прямой и острый, с горбинкой — он казался не мадридцем, а римлянином (он напоминал мне Витторио Гассмана — не в старости, когда облик его стал куда более благородным, а в молодые годы, когда он играл героев-любовников и искателей приключений). Да, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он был комедиантом, притворщиком и лгуном. Он скрестил на груди руки, непроизвольно напрягая бицепсы, словно хотел, чтобы их заметили (хотя под пальто никто их увидеть бы не смог), или словно ему было приятно почувствовать их крепость.