Делай, как я!

Багдасаров моментально вспыхнул, обиделся.

– Зачем так говоришь? – укоризненно сказал он. – На, на, сделай, если можешь. Сделай, очень прошу тебя…

И он сунул Верховскому два разноцветных платка.

Верховский платки взял и начал с очень серьёзным видом прикладывать их один к другому. Он морщил лоб, печально шевелил ушами, так что даже дужки очков приподнимались, завязывал на платках узелки, снова развязывал их – конечно, у него ничего не получалось.

– Забыл… – вздохнул он. – Но всё равно – когда-нибудь я тебя поймаю. Только вот присмотрюсь повнимательнее и поймаю. Необъяснимых фокусов нет.

– Опять зря говоришь! – воскликнул Багдасаров. – Умнее тебя люди смотрели – ничего не видели. Говорю – десять раз буду делать, сто раз буду делать – ничего не заметишь!

– Замечу, – упрямо повторил Верховский.

– Ладно, хорошо, давай спорить! Если заметишь, я тебе все свои секреты буду рассказывать. А не заметишь, – ты свои глупые слова назад возьмёшь. Идёт?

– Идёт, – сказал Семён.

Они протянули друг другу руки, и с этой минуты начался спор, к которому сначала никто из нас не отнёсся всерьёз. Мы были уверены, что пройдёт два – три дня, и оба забудут о нём.

Но мы ошиблись. Карен был обидчив, а Семён принципиален, ни один из них не хотел уступать.

Карен теперь совсем перестал показывать свои фокусы в казарме.

– Сцена нужна. Настроение нужно. Обстановка нужна,- говорил он.

Зато, когда Багдасаров выступал в клубе, Семён Верховский всегда пробирался в первый ряд и, поблёскивая стёклами очков, не отрываясь следил за каждым его движением. Иногда он вдруг радостно подавался вперёд – наверно, ему казалось, ещё чуть-чуть – и раскроется секрет багдасаровского фокуса, но минуту спустя он разочарованно откидывался на спинку скамейки.

И каждый раз, окончив выступление, Карен насмешливо спрашивал его:

– Ну как, дорогой, заметил?

И Семёну приходилось признаваться: нет, ничего не заметил.

Прошёл месяц. Багдасаров выступал теперь реже, реже уходил на репетиции в клуб. Ночами нас всё чаще поднимали по тревоге, да и днём занятия становились всё тяжелее. Тактическая подготовка, сапёрное дело, противоатомная защита, работа в противогазах, да ещё строевая – мы возвращались в казарму совсем измотанные, а тут нужно было ещё смазывать автоматы, протирать резиновые маски, отмывать с сапог жирную осеннюю грязь. Тут уж было не до фокусов…

Но однажды нашему взводу пришлось особенно тяжело. Как раз накануне нам сделали уколы – прививки против чумы, а ночью, уже под утро, подняли по тревоге.

В полной боевой форме мы проделали пятикилометровый марш-бросок. У нас ещё побаливали спины; в школе и техникуме уколы всегда были достаточной причиной для того, чтобы дня три не ходить на занятия, здесь же после марш-броска нам ещё предстояло копать укрытия. Глина была вязкая, тяжёлая, она налипала на лопаты, плохо поддавалась, и дело шло медленно.

А лейтенант, командир взвода, смотрел на часы, лейтенант торопил нас, потому что мы должны были уложиться в определённое время.

Мы закончили работу только к полудню. Наши гимнастёрки были насквозь мокрыми от пота, руки ныли.

И во время мы не уложились. А это значило, что завтра повторится то же самое, и послезавтра, и послепослезавтра – до тех пор, пока мы не уложимся в норму.

Лейтенант дал нам двадцать минут на перекур. Он отозвал сержантов в сторону, и они о чём-то совещались, а мы, накинув шинели, сидели или лежали прямо на жухлой осенней траве.

Мы устали, были голодны и раздражены. А впереди нас ещё ждал пятикилометровый путь в казарму. Когда кто-нибудь из солдат прикуривал, спичка прыгала у него в непослушных пальцах.

Юрий Савицкий натёр на ладонях кровавые мозоли и теперь, сокрушённо морщась, разглядывал их.

– Вот из-за таких белоручек и не уложились… – неожиданно сказал кто-то.

Эта фраза была как первая искра.

– На себя лучше посмотри! – огрызнулся Юрий.

– Оба хороши!

– Конечно, вот из-за таких и не успели…

– А сам три раза лопату менял!

– Это я? Я – три раза? А ты видел?

Обычно наш взвод был очень дружен, но сейчас усталость и ощущение бесплодности проделанной работы давали себя знать.

Мы все понимали, что ссориться глупо, но раздражение уже не давало остановиться.

– Замолчи лучше!

– Сам замолчи!

– Привык языком работать!

– А ну, повтори! Повтори, что сказал!

– Думаешь, испугаюсь? Видали мы таких!

Ещё минута – и уже вспыхнула бы настоящая ссора. Но в этот момент вдруг вскочил Багдасаров.

– Ребята! – укоризненно крикнул он. – Зачем так делать?

На него не обращали внимания.

– Ребята, лучше сюда смотрите! – кричал он. – Все сюда смотрите! Внимание! Начинаю!

Он протянул руку и вынул из пилотки у Савицкого трёхкопеечную монету. Потом шагнул к его соседу и достал ещё одну. Потом ещё. Он шёл среди солдат и у кого из пилотки, у кого из кармана шинели, у кого из противогазной сумки вынимал маленькие медные монеты. У него уже была почти полная пригоршня меди, а он осторожно, двумя пальцами, всё вытаскивал и вытаскивал новые медяки. И при этом на его осунувшемся, перепачканном глиной лице появлялось такое изумление, словно и для него это было великой неожиданностью…