Делай со мной что захочешь

Элина старалась не вспоминать тот день, когда она звонила матери, но сейчас вынуждена была вспомнить. Она вспомнила, как набрала номер, как двигались ее пальцы, крутя диск, — ведь если ты можешь набрать номер, то, конечно же, можешь и жить. Ведь жить куда менее сложно, чем набрать телефонный номер. Потом в мозгу ее возникло воспоминание о том, как ее схватили, чье-то тело прижалось к ней. Но он ее не тронул. Она услышала, как хохочут мальчишки, и подумала — надо испугаться или, может быть, захохотать вместе с ними — это, возможно, наилучший выход при данных обстоятельствах. В статье, напечатанной в воскресной газете, говорилось, что у женщины, на которую напал мужчина, на пятьсот процентов больше шансов выжить, если она не противится… Это противоречило совету, который дала ей Ардис много лет назад, — если, конечно, Элина правильно его запомнила; Ардис всегда говорила: «Носи с собой нож, а еще лучше — пистолет». Но у Элины не было ни ножа, ни пистолета. Так какой же совет все-таки лучше? Однажды в Нью-Йорке Элина заметила в автобусе человека, который в упор смотрел на нее, потом улыбнулся, и из его улыбающихся губ стал медленно вылезать язык — сначала с хитринкой, потом со все возрастающей силой и ликованием. Элина беспомощно смотрела на него, не зная как быть. Улыбнуться в ответ? В конце концов, она просто опустила немного глаза и стала смотреть на его галстук, но взгляда от этого человека не отвела: ведь он мог обидеться или даже оскорбиться… С десяток кварталов они проехали так — вместе, сидя друг против друга, а когда Элина вышла из автобуса, она уже не помнила ни о чем. Испытанное ею замешательство исчезло.

Мне хотелось прервать ее и спросить: жизнь ли живется для того, чтобы потом рассказывать истории, или сначала придумывают историю, чтобы потом ее прожить?

Мне хотелось прервать ее и

Мне хотелось

Я чувствовала его тело, хотя он и не дотронулся до меня. Я почувствовала, как кто-то меня трогает. Мать исчезла из подзорной трубы, взмахнув на прощание рукой. Она опаздывала на свидание. Это не был голос матери, но я узнала его и ответила…

Спокойно, осознанно Элина закончила разговор, положила трубку на рычажок. Она подождала несколько минут, но мать не перезвонила.

В тот вечер она сказала Марвину:

— Мы с мамой разговаривали сегодня, и связь прервалась. И я не позвонила ей… Не знаю, почему я не позвонила ей, но…

— А она тебе позвонила?

— Нет. Но я… Мне не хочется, чтобы она подумала…

Элина медлила, смутившись.

— Пусть тебя это не волнует, — сказал Марвин.

В середине мая вяз у ее дома все еще стоял, хотя на нем по-прежнему красовался билетик. Это было огромное дерево, крепкое с виду, совсем голое — верхушка умирала, но дерево было все еще красивое. Элина думала — какая хорошая примета, что городские власти еще не срубили этот вяз.

Тридцать первого мая дерево еще стояло.

Это ровно ничего не значило.

Время благополучно перевалило за отметку «июнь», далеко перевалило, а она так и не звонила ему! Она теперь редко о нем вспоминала. Она даже не знала, где карточка с его неразборчивыми каракулями — она ее не выбрасывала, сознательно — нет, но не знала, куда положила.

Ей казалось, что жить стало легче.

Вечер 15 июня был особо отмечен на календаре, так как мать в тот вечер интервьюировала какого-то человека, вокруг которого подняли большой шум в Детройте. Сам Марвин сказал, что намерен посмотреть хотя бы часть передачи.

Когда беседа началась — между Ардис и молодым человеком по имени Доу, — Марвин лишь воскликнул в изумлении, одновременно забавляясь и возмущаясь происходящим:

— Поразительно… Нет, этого просто не может быть.