Делай со мной что захочешь

Всей кожей она противилась ему — неподатливая, скучная, жесткая, на нее накатывал озноб, словно она стояла на ветру, а внутри она чувствовала учащенную пульсацию, что-то нудно, злобно билось, все мускулы болели. И ничто не способно это разрядить. Ей было ненавистно это напряжение, это требование плоти, а удовлетворить его она не могла, никак. Она не могла плакать. Даже лицо у нее было жаркое, сухое и замкнутое. Она губила мужа, но плакать не могла.

Однажды он сказал:

— Мне кажется, что у тебя жар, Элина. Ты что — заболела?

— Нет. Я не знаю. Не знаю, — сказала она.

Она любила этого человека как нечто неотделимое от своей жизни — как своего мужа. Она была обязана ему, принадлежала ему духовно, и, однако же, физически он неизменно вызывал у нее удивление, чуть ли не отвращение даже самыми невинными своими жестами, тем, как он касался ее — в ходе разговора, беседы. Она сразу вся напрягалась, она чувствовала, как опасно близка она к тому, чтобы с отвращением отодвинуться от него. Что между нами теперь общего? Что?..

Брак? Муж?

Она любила его за долготерпение, за его бесконечную занятость и за сложность его жизни, которой она не понимала; она любила его за то, что он существует, за самый факт его существования. Когда звонил телефон и он отвечал… это казалось чудом, событием в безликой, сонной жизни дома, которое она, Элина, никогда не могла бы породить. И, однако же, ей трудно было проявить к этому интерес. Несколько раз в неделю Марвин улетал в Нью-Йорк — иногда только на вторую половину дня, — чтобы побеседовать со своими коллегами, или клиентами, или с юристами, занимавшимися его собственными налоговыми проблемами: он выиграл процесс в налоговом суде, но через несколько дней Управление внутренних доходов поставило под сомнение, правильно ли он заплатил налог с части заработков в 1970 году, и дело потребовало такого количества определений, состоящих из стольких слов и фраз, что работающим на него специалистам по налогообложению пришлось нанять целую команду из пяти человек, знатоков в этой конкретной области налогового закона. Он старается, сказал Марвин Элине, свести к минимуму свою работу дома: он хочет быть с нею, хочет помочь ей пройти этот тяжелый период в ее жизни.

Но ему все же приходилось часто покидать ее, и лишь только он уезжал, она отправлялась на берег океана или шла в соседний городок, одна, радуясь тому, как ветер путает ее волосы, не обращая внимания на грязь, на чертополохи и лопухи, цеплявшиеся за ее одежду. Случалось, когда она бывала дома, раздавался телефонный звонок, и она спокойно думала: «Мне вовсе не обязательно отвечать на него».

Она жила каждой частицей своего тела. Настороженная, взбудораженная, с ясным сознанием, она все думала, все время думала… В наиболее скверные вечера, когда он являлся наверх пьяный, когда требовал, чтобы она легла лицом к нему, иначе он не заснет, она повиновалась, и, однако, в мозгу ее начинала метаться мысль, словно его пронзали короткие, резкие вскрики, словно клевали птицы: Я не люблю его, я никого не люблю, я не хочу никого любить…

Раз или два он даже разрыдался в ее объятиях. Она постаралась его успокоить, не спрашивая, что случилось, и хотя испугалась, но сама плакать не могла. Она подумала, как много значит для женщины, когда она держит в объятиях рыдающего мужчину и способна успокоить его так, что он засыпает… и она должна ценить это, должна заставить себя это оценить. Но как только он засыпал, она разжимала объятия. Вставала с постели, отходила на несколько шагов и смотрела на него. Перед ней был уже немолодой мужчина, в чем-то уродливый, в чем-то красивый, и она вроде бы должна заботиться о нем. Она твердила себе: Ты отвечаешь за него.

Случалось, он спрашивал ее:

— А тебе не хотелось бы перебраться куда-нибудь в другое место? Например, в Нью-Йорк? Где ты могла бы встретиться с людьми?

Нет — тут же мелькало в голове Элины, и ее даже передергивало. Но отвечала она спокойно:

— Не сейчас. Пока еще нет.

— Ты не против такой уединенной жизни, Элина? Не против того, что так много бываешь одна?

— Нет.

По мере того как шло лето, он все реже и реже задавал этот вопрос. Ему начала нравиться такая жизнь — Элина от всего отъединенная, спрятанная, никто ей не грозит. Не грозят встречи с другими мужчинами. Временами ей даже казалось, что на его лице сияет довольная улыбка, словно он наконец решил для себя сложную проблему.