Вместе с тем, можно было бы спросить, чему соответствует такое желание демонстрации, возникающее порой вопреки жестоким репрессиям и что за интересы можно найти для себя в их шествиях, которые, часто будучи утомительными, всегда несут риск опасного столкновения с силами порядка, с теми, кто их организует и с теми, кто в них участвует. Если, несмотря на сильное сопротивление власти, уличная манифестация постепенно стала признанной в качестве способа легитимного политического действия, то это произошло потому, что она позволяла более точно выражать нечто другое, нежели то, что можно сказать простым бюллетенем для голосования или (подписью на петиции. Будучи почти мгновенным выражением недовольства или возмущения, подобным мятежу, она представляет, главным образом, физическое подтверждение определенного мнения: воплощая в реальность требование, она способствует трансформации простого индивидуального мнения в форс-идею, поскольку она выражает более сильную решимость и более интенсивное физическое участие, нежели петиция или голосование. Петиция есть не более чем список имен, собранный порой очень трудоемким образом, который, как бы длинен он ни был, при сравнении с протестующей массой представляет собой только слабое эхо и бледный образ "общественного мнения". Выборы, как, впрочем, позже и опросы общественного мнения, стремятся минимизировать подлинный вес активных и шумных меньшинств, "разбавляя" их в "тихом большинстве" и производя,/67/
тем самым, скорее видимый, чем реальный консенсус. Если опросы общественного мнения оказываются так просто усвоенными широкой фракцией политического класса, то это потому, что они похожи на традиционные избирательные процедуры и позволяют на основе использования технических средств, которые основаны на статистической экстраполяции, получить абстрактное и "общее желание" с претензией на консенсус.
Только к началу периода III Республики станут учащаться "манифестации" в современном смысле слова. В это время стали организовываться настоящие "митинги под открытым небом", собрания в общественных местах и "прогулки" по улицам безработных рабочих, а также публичные демонстрации, которые явно были привнесены из Англии и посредством которых профсоюзные организаторы проверяли пыл рабочих требований, и одновременно пытались воздействовать на правительство, представляя ему одновременно опасное и управляемое зрелище рабочей толпы. Спор об эффективности манифестаций, который вели Жорес и Клемансо, обнаруживает пока еще неуверенное влияние на власть этой новой формы политического действия, которая воздействует только на тех, кто ее признает как таковую. Для крайне левых революционеров, будто одержимых идеей "последнего и славного восстания" и имевших на этот счет традиционное представление о коллективном действии, дисциплинированные, упорядоченные и исполненные почтения к порядку колонны манифестантов были "фарсом" и не могли рассматриваться как средство серьезного давления на власть; чтобы быть эффективными, манифестации должны были, по их мнению, пугать и включать в себя настоящий силовой элемент. Напротив, для социалистов-реформистов манифестация была способом нового выражения общественного мнения, которая должна была конкурировать с парламентскими инстанциями и угрожать монополии представительства: она могла быть полезным средством для самых обездоленных, чтобы заставить власть услышать их, а также могла стать средством для оказания давления на власть путем мобилизации общественного мнения; то есть она могла быть дополнением к праву голосования, позволяющему "народу" хотя бы призвать к порядку своих собственных избранных представителей. Социалисты устраивали кампании, чтобы добиться признания настоящего "права на манифестацию" Они добились только терпимого отношения при условии, что предусматриваемые процессии будут выглядеть дисциплинированно и организованно, то есть при условии/68/ cущественного снижения беспокойства, связанного с этим типом коллективного действия.