Делегат грядущего

Когда впервые, в 1930 году, мне захотелось иметь тумор, я не мог добыть его у памирских жителей, потому что на кобыле, нанятой в Ишкашиме, я проезжал глухими исмаилитскими кишлаками по Пянджу, вдоль самой афганской границы. Легче было сделать золото из железной подковы, чем у исмаилита купить тумор. За кобылой моей бежал паршивенький жеребенок с голубым превосходным тумором на шее. Когда на узкой тропе шедший впереди ишкашимец, владелец кобылы, на минуту скрылся за поворотом, я мгновенно спешился, поймал жеребенка за хвост, воровским движением отвязал жеребячий тумор и, вскочив в седло, с тумором в кармане и с независимым видом поехал дальше. Через пять минут на неверном прутяном мостике, который я объехал низом, вброд через речку, жеребенок провалился и повредил себе ногу. Это было глупое совпадение, но, если бы ишкашимец знал, что тумор украден мною, получился бы, конечно, грандиозный скандал с участием жителей ближайшего встречного кишлака, и были бы все основания упрекать меня в неосторожном отношении к предрассудкам местного населения.

Другой раз это было в дарвазском кишлаке Паткан-Об, ниже Калай-Хумба, по Пянджу, тоже на афганской границе. Нас было несколько человек в гостях у Гасана Самидова. По ледопадам Кашал-Аяка мы только что спустились с ледника Федченко в верховья Ванча и теперь направлялись через перевал Кафтармоль в Муминабад и в Куляб. Нас было несколько человек в гостях у Гасана Самидова — председателя одного из таджикских трестов. Самидов приехал в Паткан-Об вместе с нами после двухлетней разлуки с родными. Маленький глухой кишлачок Паткан-Об был его родиной, и поэтому дехкане — все родственники нашего спутника толпились на плоской крыше его глинобитного дома и всеми способами старались выказать нам лучшие знаки гостеприимства. Наши лошади после долгой голодовки за время пути по Пянджу были накормлены так, что у них чуть не лопались животы. Мы чувствовали себя примерно так же, как наши лошади, а в данный момент, развалившись на одеялах, поедали вкусную шукана́ — кушанье, состоящее из многих слоев пощечины (ибо так переводится на русский язык слово «шапоты́», обозначающее тонкие мучные лепешки), насквозь пропитанных жирным бараньим бульоном с мелкими кусочками вареного мяса.

Вот тут-то Кашин, советский работник, сопровождавший нас от самого Ванча, и вытащил из кармана большую, отпечатанную в бомбейской типографии, конечно, не без помощи англичан, индульгенцию. На листке газетной бумаги было напечатано пять одинаковых текстов, каждый в две полосы. Предполагалось, что лист будет разрезан ишаном ножницами на пять частей и принесет ишану не меньше пяти быков. Если б Кашин вздумал стать ишаном, он, конечно, мгновенно разбогател бы, обладая таким листом. На каждой полосе красовались неискусные типографские изображенья распяленной ладони и что-то еще. Когда Кашин развернул этот лист, внимание дехкан стало острым и напряженным. Они теснее столпились вокруг, и никто не знает, что думал каждый из них об обладателе священной души тумора шиитов[5] — Кашине. Я назвал этот лист не тумором, а душою тумора потому, что только завернутый в треугольную тряпочку или в такой же треугольный кусочек кожи, украшенный бусами и повешенный на грудь, за ухо или у плеча на руке, тумор окончательно становился тумором — великолепным средством от всяческих бед и болезней.

Загорелый до черноты, голубоглазый, веселый наш спутник Кашин отлично знал таджикский язык и за многие годы своей партийной работы в Таджикистане глубоко проник в тайны враждебных друг другу религий — суннизма и исмаилизма. Кашин начал читать тумор вслух.

— «Носящий меня никогда не узнает страха…» — так начинался тумор, — «…не знает чумы и не знает смерти…» — так продолжался тумор, и дехкане слушали напряженно и молча.

Самидов не выдержал и прервал Кашина:

— Вот сволочи! Такой тумор продают за быка, корову или барана. И сколько дехкан обирают такими туморами!..

Некоторые дехкане одобрительно загудели, Самидов заговорил дальше:

— Рафик, наш гость, сидящий рядом со мною, дал мне лекарства: вы видели все, я сейчас принимал порошок. Так болела голова, что шевельнуться не мог. А сейчас хорошо себя чувствую. А то прицепил бы к тюбетейке тумор, и хоть сто лет носи — никакого бы толку не было.

— Это правильно, — засмеялся бородатый дехканин из сидевших в кругу. — У меня была малярия. Я пошел к мулле, он сказал мне: «Пойди в ишачье стойло, сиди там и скажи: «Малярия! Ты со мной, вошла сюда, а теперь уйдешь. Когда я выйду отсюда, ты останешься здесь, с ишаками, и ко мне не вернешься…» И мулла дал мне тумор, спросив за него барана. Я привел барана, а потом пошел в ишачье стойло, сидел и сказал: «Малярия! Ты со мной вошла сюда, а теперь уйдешь. Когда я выйду отсюда, ты останешься здесь, с ишаками, и ко мне не вернешься». Я вышел из стойла, там была низкая дверь, я ударился головой о косяк и упал без сознанья. А когда я встал, голова была в крови и меня трясла малярия.