Делегат грядущего

Тогда жизнь в кишлаке пошла по-новому, и хунзийские купцы перестали по ночам на турсуках переплывать Пяндж, и два продавца опиума сами ушли куда-то за Файзабад и уже не вернулись, и после этого в кишлак приехал и в доме Гюль-Биби поселился дарвазец-милиционер, которого звали Хушвакт-зода. И случилось многое в кишлаке, чего не могло случиться во времена аксакала: над самым отвесом ущелья, на краю кишлака, у нового, хоть и такого же зыбкого моста вырос дом, первый дом, побеленный известкой, с деревянными рамами в окнах, сквозь которые не продувал ветер, потому что в рамы были вставлены стекла; до этого никто в кишлаке не знал, что такое оконные стекла, потому что такой искусной и мудрой вещи никто не видал. А крыша дома тоже оказалась невиданных свойств, ибо крыша была из зеленых железных листов, привезенных с далекого севера на ишаках. И дом этот назван был школой, и в доме поселилась тонкая женщина из Бальджуана, которая умела читать и писать, как мулла. И много другого переменилось в кишлаке Умный Камень, о чем можно рассказать в другой раз.

А Розиа-Мо высчитала, что осень, которая скоро придет, будет ее семнадцатой осенью, и Розиа-Мо знала еще кое-что, о чем знал, кроме нее, только милиционер Хушвакт-зода и, быть может, догадывалась старая Гюль-Биби. Ни одного зуба не осталось у Гюль-Биби, и ни одного испорченного зуба не нашлось бы в ровном ряду голубоватых зубов Розиа-Мо, блестевших, когда она улыбалась. А улыбалась она все чаще и чаще, особенно когда бывала одна и когда ничто не мешало ее веселым раздумьям. Зато Хушвакт-зода видел все меньше из того, что творилось вокруг него в мире, потому что все пристальней глядели на него серые большие глаза. Но все должна была принести с собой осень, прилетающая всегда вместе с продолжительным прохладным ветром из ущелий Афганистана. И осень явилась.

Однажды утром жители кишлака услышали дальние женские голоса и, когда осмотрелись, заметили трех женщин на той стороне Пянджа, на узкой полосе берега под скалами Сафедхирса. Женщины стояли на берегу в красных платьях и махали руками. И прикладывали ладони ко рту, и кричали — пронзительно, долго кричали. Потом прыгали с камня на камень и подбегали к самой воде, словно ища места, наиболее близкого к кишлаку, и снова кричали. Никогда на том берегу никто в кишлаке не замечал женщин. Да и мужчины редко-редко появлялись на том берегу. Они выходили из ущелья, углублявшегося в Афганистан, и медленно шли по берегу, прыгая по камням, и исчезали направо, там, где река поворачивала вместе с узкой долиной. Это были обычно одинокие путники, пробиравшиеся трудным путем по своим неведомым бедняцким делам. Но сейчас на том берегу суетились три женщины, и они никуда не стремились уйти, они только взмахивали руками, о чем-то беспокоились и кричали, словно не было у них никакого другого пути, кроме как через Пяндж. И жители кишлака Умный Камень столпились на берегу, и смотрели на это странное дело, и недоуменно переговаривались. И недоумение их могло бы продолжаться долго, потому что шум Пянджа смешал все слова, какие выкрикивали три волнующиеся женщины на той стороне. Но здесь медленной, угловатой походкой к жителям кишлака спустилась старая Гюль-Биби. Она не пыталась вслушиваться в крики, летящие через Пяндж, потому что старость затуманила ее слух. Она только долго глядела на тот берег из-под своих морщинистых, приложенных ко лбу ладоней. Ее взор был еще достаточно острым, и она изучала им все движения тех женщин. А потом повернулась к Пянджу спиной и сказала жителям кишлака Умный Камень:

— Эти женщины — темны у них сердца — ушли от своих отцов и мужей. У них большая дума — уйти из рук басмачей. Кто знает — их хотели продать за опий? Кто знает — их слишком долго и много били? Все знают — многое может быть в их стане! Если мы не поможем, кто им поможет? Только эта вода, потому что нет им пути назад. Вода лжива, как опиум, она шумит, что в ней тишина. Кто поплывет за ними на турсуках? Это дело мужчин…

Но мужчины в кишлаке Умный Камень молчали, будто мимо них бросила слова Гюль-Биби. Быть может, многие из них вырастили в своих сердцах обиду на женщин, отнявших у них власть, которая от века принадлежала только мужчинам. И это было действительно так, потому что вперед выступил старик, брат того аксакала, который когда-то уехал отсюда на ишаке. Старик этот тихо жил до сих пор, но сейчас он вышел вперед и сказал: