Деление клетки

— А Серёжа танцевать не умеет, — девчонки прыснули.

— Ой, можно подумать, вы умеете.

— Мы — умеем. А ты нет. Обоснуй, что мы не умеем.

— Не умеете!

— Да ты, наверное, на дискотеке ни разу не был.

— Ну и что.

— Ну и то. И вообще ты фуфло какое-то слушаешь, «Золотое кольцо». Даже моя бабушка не слушает.

— Да как же.

— Да, да! — Рома снова вскочил и встал лицом к аудитории, чтобы его было лучше видно. — Он, приколитесь, когда бабки всякие старые собрались во дворе с гармошкой, подсел к ним и стал подпевать! Баба Валя там была, баба Таня, дедушка Боря — все, короче.

— Ха-ха-ха, — заржали. — А ну, спой нам!

Серёжа насупился.

— Спой, спой! — Лена самая старшая, ей почти одиннадцать. У неё светлые волосы и глаза медового цвета. Не тёмный мёд, а жёлтый. В неё влюблены и Ромка, и Денис, и сам Серёжа.

— Спой какую-нибудь такую песню, — Лена смотрит на Серёжу, а он отводит взгляд.

— Не буду.

Тогда Лена садится перед ним на корточки и смотрит в лицо снизу вверх. Деться некуда.

— Ну для меня спой. Это серьёзное дело, народные песни. А что. Хватит ржать! — прикрикнула на остальных, и смешки потухли. — Спо-о-ой. Пожалуйста. Ничего смешного тут нет. Это мы всякую чушь слушаем. «Руки вверх» там, Линду. Спой. Мы не будем смеяться.

Тишина.

Все ждут.

— Ладно, — Лена встаёт, — раз не хочет человек петь, то не надо.

И Серёжа запел. Тихонько, на одной ноте — запел.

— «…Виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему…»

Дети смеялись так громко, как только могли, набирая побольше воздуха и выкашливая смех.

Лена смеялась тоже.

Серёжа молчал.

Басика

Басика будто бы только и делала, что сидела на краю дивана, никуда не смотря. Доподлинно неизвестно, настолько ли плохо она видела, как об этом рассказывала. «Басика, — спрашивал я, — как ты видишь?» «Расплывчато, Сержик», — отвечала она, и я вглядывался в мутную радужку глаза. У мамы с папой, которые видели лучше, в глазах и впрямь было больше ясности — не было этого разлохмаченного краешка радужки и пожелтевших, как творог, белков. Бабушке стоило больших усилий подняться с дивана. Ей было смертельно лень.

Выйдя на пенсию, она ни дня больше не проработала. Просто не желала никуда ходить, хотя могла работать в санатории, получать приличный оклад, в общем-то, особо себя не обременяя. Да ну, вот ещё, рассудила она. Немощной Зоя Сергеевна не была, но ей хотелось наконец состариться и вздохнуть облегчённо.

Она безвылазно сидела дома, я копошился рядом. Чем я был занят, не могу вспомнить. Но в памяти отложилось, будто бы всё моё детство прошло там, на Октябрьской, у самой черты города, на странной высоте четвёртого этажа, откуда всё видно как-то по-особенному — будто бы смотришь деревьям в вырез груди. «Да брось ты, — сказала мне мама, придумаешь тоже. Мы тебя только на выходные туда отвозили, и то не всегда. И в садик ты ходил регулярно, сам подумай». Убедительно вроде, но стойкие кадры из детства от трёх до шести — это туевая аллея за домом, бабульки на лавочке и балкончик над трассой, стремительно уходящей в неизвестность за городскую границу, в сторону грозной синей Бештау. Балкончик был огорожен прутьями, и внутри было щекотно от страха, когда я свешивал ноги, чтобы выдувать разноцветные планетки мыльных пузырей или смотреть в светлую непостижимую высь океана, над которым летел мой космический кораблик, а мне, космическому капитанчику, приходилось высматривать островки с помощью подзорной трубы — какого-то сантехнического элемента из белой пластмассы. Но нет, приземлиться было негде, только белые перистые облака, как мыльная пена в ванной, как далёкая морская рябь, восторженно-солнечный ужас.

У басики были бульдожьи щёки и длинные седые волосы, собранные в бублик. Однажды она их распустила, и я поразился, как много их, оказывается, — всю спину закрывают. Басика была полная и ласковая, только ласковость её совсем другая: угрюмая, не радушная, не приветливая, как, скажем, у бабушки Дениса. Резкие ноты появлялись в голосе, когда она говорила о моей маме. «Ольгу — не люблю! И Антона не люблю!» Не помню, спрашивал ли: а меня? — может быть, и сама отвечала: «А тебя люблю, Сержик», — и целовала в лоб.