Деление на ночь

Лет десять после окончания гимназии Саша как-то принёс мне оцифрованную запись нашего выпускного, переписанную с видеокассеты. «Устроим вечер прекрасных воспоминаний», – сказал. Вначале выступал директор, говорил какие-то традиционные слова о будущем, которое открыто перед нами, о рубеже столетий и наступающем новом веке, о свете наших глаз, о том, что он верит в высокое наше предназначение. Тогда все его слова казались нам избыточно высокопарными и старомодными, теперь же вызывали странное ностальгическое сочувствие. При всём понимании того, что примерно то же самое Антоныч говорил в стенах актового зала и через год, и два, и далее спустя – перед сменявшими друг друга выпускными классами, при всём при этом его слова в записи были обращены только к нам. И сейчас мы слышали их лучше, чем тогда в зале, когда куда более важные, казалось, мысли занимали юные и аккуратно подстриженные наши выпускные головы. Потом произносят свои речи Александр Павлович и члены попечительского совета, некоторые из родителей, учителя, Элли, конечно. Глядя прямо в камеру, нам сегодняшним в глаза, она улыбается (и только отсюда, увеличенно присмотревшись, можно разглядеть грустные чёрточки в её улыбке) и говорит не общее, а единственное.

Говорит, сколько русских мальчиков и девочек за без малого два столетия прошли через подобные торжественные вечера в актовых залах своих школ, гимназий, лицеев, училищ. В архивах воображения можно отсмотреть видеозапись каждого из тысяч и тысяч выпускных. Все они очень разные, те вечера, разнятся костюмы, музыка, речь и лица. Но общее между ними одно – все они, выпускники двух веков российской истории, держа в руках свой аттестат зрелости, видят в этот вечер перед собой картины, обещающие счастливую, увлекательную и непременно необыкновенную будущую их судьбу. Немногое сбылось из прошлых обещаний, немногое сбудется и из сегодняшних. Всякое следующее поколение мальчиков и девочек, учеников, выпускников заменяет, вытесняет предыдущее, предыдущие не только в нашей, учительской жизни, но и в жизни вообще. Каждые новые – лучшие для нового своего времени… А что будет с вами? Вы, сидящие передо мной, в эту минуту слушаете – кто-то внимательно, кто-то, вижу и чувствую, не слишком внимательно, – учитесь, растёте. Когда судьба сложится (а сложится она, скорее всего, как я и говорила, – иначе) и следом за вами придут другие, вы будете говорить, учить, растить. Вы станете теми, кто для вас сейчас мы. Старшими. Потому что нас, ваших старших, уже с вами не будет.

Запись кончалась на Стрелке, с рассветом. В поисках Сифа

На следующий день перед своими лекциями явился в деканат филологического. Там, к великому разочарованию, ничем не порадовали. Дату рождения и домашний адрес Андреева он и так знал, ведомости с экзаменационными оценками просмотрел бегло – ничего интригующего («отлично» – редко, «хорошо» – местами, «удовлетворительно» – преимущественно). И больше ничего…

Вышел из деканата, побрёл к лестнице.

Вдруг вспомнил, что Воловских упомянул какого-то приятеля Алексея. Да, что-то там звучало… Случилось что-то… Но что? И как его звали? Ни имени, ни фамилии Белкин не запомнил. Как же обидно. Он даже остановился у входа в пустую аудиторию, копаясь в памяти, не желая звонить престарелому заказчику с этим вопросом.

– …Представляешь, близнецов! Двух девчонок!

– Да-а, живот-то у неё будь здоров был…

Барух ха-Шем, спасибо за подсказку, мгновенно данную через скользящих мимо студенток. Конечно же, Близнецов. А имя? Мнемоника, где же ты? Молчит. Надо записать хотя бы фамилию, а то, не ровен час, опять забудется.

Белкин зашёл в аудиторию, бросил сумку-планшет на стол, вытащил ручку и ежедневник. «Близнецов – проверить», – хотел начертать Белкин, но не успел: кто-то как будто открыл невидимый кран, и в белкинскую голову хлынул невероятной силы поток мыслей, предположений, версий. Он, однако же, принялся записывать – всё подряд, что только успевал выудить из этого адского мальстрёма.

– Борис Павлович, верно? – раздался голос с кафедры.

Белкин вздрогнул: он совсем не заметил, что в аудитории кто-то, тем не менее, находился. Полноватый мужчина в чёрном костюме. Лицо спокойное, чистое, глаза ясные.

– Да, это я. Но мы незнакомы.

– Я Александр.

– Близнецов?! – полуспросил-полувскрикнул Белкин. Вот и имя!

– Нет.

Белкин погас.

– Кто же вы?

– Меня зовут Александр Самуилович. Спасибо, Борис Павлович, что зашли.

Белкин, следуя давней привычке в любой непонятной или обескураживающей ситуации молчать, не реагировать даже междометьями или вводными словами, лишь кивнул. И промолчал. Но и Александр Самуилович молчал. Потом, чуть успокоившись и сообразив, что к чему, Белкин всё же произнёс:

– Да, мне в нашем деканате говорили.

– Вот и спасибо.