Деление на ночь

– Могу. Потому что я думаю об этом постоянно.

Философ сделал приглашающий жест рукой.

– Самое очевидное – принять на веру то, что лежит на поверхности. Захотел искупаться, что-то пошло не так, утонул. Но мне не кажется, что всё произошло именно так. Понимаешь… Лёшка всю жизнь был каким-то не таким. Не в том смысле, что каким-то особенным. Наоборот. Слишком пресным и обычным. И ведь всё у него могло повернуться иначе: и мозги, и руки, и внешность. Но не срасталось. А самое смешное – он сам всё хорошо понимал. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Он несколько раз какие-то фразочки пропускал, что, мол, человек без свойств и всё такое. Ну и…

Она встала и вытянулась, хрустнув костями. Белкин поморщился.

– Мне кажется, короче, что Алёша наш просто-напросто решил начать новую жизнь. Вот таким идиотским и довольно безжалостным способом.

– Без документов? Воловских говорил, что паспорт остался.

– Да, иначе какая же новая жизнь?

– И без денег…

– Ну, это мы считаем, что без денег, – Елена сделала акцент на слове «мы».

– Довольно сомнительное решение – начинать новую жизнь буквально с чистого листа, находясь посреди пустыни. Не проще ли было дождаться возвращения в Ленинград?

– Конечно, проще. Но зачем ему проще?

Тут Белкин не нашёлся, что ответить.

– Елена, твоя версия предельно приземлённа, но и совершенно невероятна.

– Я и не настаиваю на своей правоте. Ты предложил сказать – я сказала.

– Но я не понял главного: зачем? Зачем ему устраивать такой спектакль в Марса Аламе?

– На мой взгляд, тут мог сработать принцип «чем хуже, тем лучше». Человек объективно ничего в жизни не добился. Мамы нет. С отцом всё сложно. Меня потерял. Ребёнка тоже. Работы нет. Увлечений нет. Любовницы, думаю, тоже нет. Да вообще ничего нет. Что составляло его жизнь? Только физическое существование. Извините за выражение, растительная жизнь Алексея Андреева. С другой стороны, осознание. Понимание всего этого не позволяло ему спокойно жить. Он наверняка решил – не мог не решить! – что-то поменять. Просто найти работу и новую женщину он не мог – такая простая схема почему-то в его случае не срабатывала. Но и банально покончить с собой он не мог. Для самоубийства он был слишком трусливым, можешь поверить, мы не один раз обсуждали суицид и всё прочее. Конечно, он мог дойти до ручки и всё-таки решиться. Но не думаю. Раз уж его наши с ним общие беды не сломили… Но мне ещё кажется, что в его желании начать новую жизнь нет ничего мистического. Он просто хотел быть обычным человеком, в чём его никто не поддерживал, меня включая, увы. Поэтому я вполне допускаю, что он сейчас где-то пытается найти себя заново, совсем в других обстоятельствах. Может, он накопил денег и тайком сделал себе новый паспорт. И уехал куда-то, где его не найдут.

– А была ли его жизнь настолько пустой, как ты говоришь? Это всё-таки вопрос дискуссионный. Чтобы такое об Алексее утверждать, надо его понимать.

– Но как возможно понимание?

Белкин против воли улыбнулся.

– Ты задала главный вопрос герменевтики, хотя и не осознаёшь этого.

– Я даже не помню, что такое герменевтика, хотя знала.

– Расскажи, что за разговоры о самоубийстве.

– О самоубийстве? Я в подробностях не помню, конечно… Но однажды мы с ним оказались летом на даче у друзей в Репино.

Тринадцатое

Конечно же, не Репино, а Комарово – но какая разница?

Да и не к друзьям мы приехали, а к каким-то дальним родственникам Лёши, но и это не имело особого значения. Я врала беспрестанно, подчас не то что не понимая цели – не осознавая, что вру.

Никто из нас в такую жару тащиться в Комарово особо не хотел, да и настроения не было, но мужу загорелось продемонстрировать мне свою настойчивость: дескать, пойми, надо исполнить долг, у Полины Аркадьевны день рождения, к тому же – накормят, готовить не надо. Я могла бы повозражать и в итоге остаться дома, но не стала. Взяла лишь клятву с Лёшки, что нам дадут отдельную комнату, и что душ в доме точно есть. Часа полтора я мужественно посидела с родственниками (большинство из которых Лёша сам видел от силы третий раз в жизни), после чего постояла под холодной водой в душе, да и залегла в голом виде на кровать, открыв окна и задёрнув занавеску. Муж с независимым видом некоторое время ходил от натужного застолья с участием тёток-дядьёв к лёгкому и каким-то чудом остававшемуся прохладным раю с моим участием, а потом проворчал смешное проклятье в адрес хозяев дома и прочих гостей, залез ко мне под простыню и безотлагательно принялся инспектировать владения.

Минут пятнадцать спустя мы обмахивались всем, что только попадалось под руку – книгами, газетами, полотенцами, одеждой – не только охлаждаясь, но и с большим удовольствием разговаривая во весь голос. Мы, голые, стояли у открытого окна, скрытые старой деревенской занавеской.

– Лёш, тебе же самому не нужно было сюда ехать, – полуспросила я.

Он благодушно и самодовольно улыбнулся:

– Ну… не самый необходимый визит, факт.

– Тогда ради чего мы тут? Ведь даже твоего папы нет.

– Да что мне папа…