Деление на ночь

Наскоро перекусив у Белорусского вокзала, он решил, что, пожалуй, в «Ласточке» можно будет с зайцевским отзывом разделаться окончательно; две больших кружки доброго крепкого американо должны были, по его расчётам, помочь продержаться в сознании до ночи. Однако едва поезд тронулся, Белкин почувствовал, что отключается. Мягкие тёплые волны одна за другой накатывали на него. Тёмное море звало к себе, и он едва успел хотя бы сообщить Вере, как они о том условились ночью. «Я приезжаю в половине шестого, – написал ей Белкин в мессенджере. – Остановлюсь на Большой Советской, 18/18. Часам к семи надеюсь быть в человеческом облике. Где вам удобно встретиться и во сколько?» Белкин понимал, что хорошо бы дождаться её ответа, но ночь внутри звала его, накатывала всё тяжелее и глубже, тянула к себе – туда, где, уже погружаясь в неё, он убрал телефон, застегнул портфель, обхватил его покрепче обеими руками, намотав ремень на запястье, и из мерного вагонного покачивания провалился вместе с креслом под свинцовые веки – в следующую набежавшую волну, где одна над пустым и безвидным морем ночным кружит долиннеева птица без рода и вида – крохотное пятнышко света. Наблюдатель видит её со всех сторон, потому что сторон ещё нет в этой шумящей и пронизанной ветром и крупными каплями тьме. Слово – увеличительное стекло – медленно подносят к развёрнутой перед глазами картине, и темнота, и птица – всё приближается ко взгляду наблюдателя, разрастается в себе, охватывает всё больше и больше, заполняя мироздание, и вот распахнутые крылья заслоняют всё вокруг… Удар огромного света! И за ним лишь пустая, густая тьма над водами морскими – птица прожигает насквозь сетчатку взгляда, спазм слепоты, и опять кружит в отдалении, видная вновь со всех сторон сразу. Она удаляется, сжимаясь в тонкую, острую искорку, и там, бесконечно далеко, на границе незрячего зрения наблюдателя, яркая точка опускается всё ниже и ниже к воде, и видно, как из глубины поднимается – ей навстречу – другая. На мгновение они соприкасаются во вспышке на поверхности тёмного моря – и две искры взлетают оттуда во мглу, два сгустка живого пламени, огненных крылатых шара. Пустота вокруг и внутри покачивается из стороны в сторону, как утлое судёнышко на мерных волнах, на медленной ряби, дошедшей сюда из дальнего птичьего далека, куда так маняще, так странно, так страшно ему обернуться, что Белкин открыл глаза и удивился мягкому дневному свету в вагоне. Руки и ноги затекли до бесчувствия и казались какими-то чужими, франкенштейновыми кусками, неудачно приставленными к его телу, ныла спина, он не сразу смог даже пошевелиться в кресле. Чтобы разглядеть стрелки наручных часов, пришлось выкручивать залитую свинцом шею. До Смоленска оставалось минут сорок. Кое-как наскоро расшевелившись, Белкин с некоторой тревогой достал из портфеля телефон, где, вопреки его смутному беспокойству, уже три часа ждало его внимания сообщение Веры: «Встретимся в семь в «Русском Дворе». От вашей гостиницы две минуты по улице Ленина до сада Блонье. Кафе в самом центре парка, за фонтаном, там увидите. До встречи!»

К вокзалу Белкин хотел заказать такси. Но в шестом часу вечера в будний смоленский день дело это оказалось не самым простым, и он корил себя за то, что не озаботился бронированием машины заранее. Он стоял на выходе с платформы, спиной к бирюзовой громаде вокзала, время шло, крутился радар на экране приложения, но свободных машин у Gett для Белкина никак не находилось. Минута к минуте, до назначенного Верой времени оставалось лишь немногим больше часа. На вокзальной площади, конечно, наверняка можно было нанять бомбилу, но… Стоило такой мысли мелькнуть в голове, как рядом, будто соткавшись из сырого вечернего воздуха, возник неопределённый мужичок в ветровке и кепке. «Такси?» – бойко и доброжелательно поинтересовался он у Белкина.

– Спасибо, я не спешу, – чуть поколебавшись, ответил философ.

– Зря утраченное время, – доброжелатель как-то по-выпьи вытянул шею, взглядом указывая на экран белкинского смартфона. – Тут без шансов. Куда ехать надо?

Белкин отчего-то смутился, как будто мужичок застукал его за предосудительным занятием или прихватил на вранье. Ну, что ж, может быть, в самом деле…

– На Советскую восемнадцать дробь восемнадцать сколько будет стоить? Большую Советскую, – на всякий случай уточнил он, подозревая, что в смоленской топонимике могут быть свои тонкости.

– Пятьсот.

– Спасибо, я не спешу, – очень уверенно повторил Белкин.