DELETED

Иллюзия рассеялась, и теперь на месте карлика был мой серый городской рюкзак, который я обычно убирала под вешалку, а сегодня бросила на пол. Рюкзак украшали две металлические светло-серебристые рыбки. Поблёскивая в свете кухонной лампы, они, видимо, послужили прообразами для глаз карлика, а контрастная молния превратилась в оторочку его капюшона.

После мгновения ужаса, который обжёг меня, словно льдинка, проскользнувшая за шиворот, я почувствовала волну уныния и физической слабости. Я поплелась через прихожую в комнату, потом обратно, по пути зажигая все имеющиеся в квартире источники света. А когда вернулась в кухню, чтобы наконец пожарить омлет, прямо к моим ногам шмякнулся венчик, забрызгав яичной смесью мои домашние тапочки и пол вокруг. Он прилетел по такой странной траектории и с такой силой ударился о пол, как будто был выдернут из миски и брошен чьей-то невидимой рукой. Швырнула с озлоблением, как бьют посуду во время скандала.

Помню, отец так метнул тарелку с нарезанными маринованными огурцами. Она пролетела мимо меня, потом с глухим звуком, словно это было что-то живое, шмякнулась о стену, отскочила и развалилась на несколько больших некрасивых осколков. Рассол стекал по белой глянцевой краске, и кое-где к стене прилипли огуречные семечки. Я помню, с каким сожалением смотрела на кружочки огурцов на полу: эти огурцы были последними из банки. Я тогда вернулась из школы голодная и очень обрадовалась, когда обнаружила, что мать оставила мне порцию моей любимой еды: жареную картошку с маринованными огурцами.

Но поесть я не успела, потому что отец начал орать на меня, уже не помню по какому поводу. В конце концов огурцы оказались на полу кухни. Отец постоянно твердил мне, что я живу в его доме и тут у меня нет никаких прав. И всё-таки одно право — право на еду — я считала неотъемлемым. Тем более, что еда полностью была в компетенции моей матери: она её готовила, покупала ингредиенты и тяжело зарабатывала на них деньги — отец тогда временно не работал. А теперь и это право превратилось в несколько керамических обрубков. В первый момент после приземления тарелки подкатило возмущение, но я не могла, боялась его выразить. Боялась оказаться на месте тарелки. От этой невозможности я почувствовала себя беспомощной, маленькой и несчастной. Чувство несправедливости сменилось острой жалостью к себе, и я чуть не расплакалась, чего категорически нельзя было делать при отце.

…Я подобрала венчик, хотела помыть его, но стоять у раковины, не видя, что происходит за спиной, было невыносимо. Так что я наскоро протёрла пол салфеткой и решила, что снова пойду гулять с Павлом. С улицы я позвоню Игорю и попрошусь переночевать у них в свободной комнате. Мне не хотелось звонить из квартиры: вдруг оно слушает и попытается мне помешать? Что, если в следующий раз оно метнёт нож?

Скажу Игорю, что плохо себя чувствую и потому не хочу оставаться ночью одна.

(То есть ты знаешь, что Паратире — это твоя выдумка? Иначе почему о нём никому нельзя рассказать? Ты чувствуешь, что его на самом деле нет, так?

Я ничего не знаю, мне просто страшно, оставь меня в покое. Я очень устала.)

Я натягивала джинсы, когда в дверь позвонили. Почему-то, если в дверь звонят, когда я никого не жду, я первым делом думаю, что за мной есть какая-то вина, и за дверью возмездие.

Хозяин квартиры узнал, что обои в прихожей стараниями Павла были немного подпорчены и пришёл нас выселять.

Что-то не так с моим договором аренды.

Незаметно для себя я залила нижние этажи, и ко мне явились разгневанные соседи или вызванная ими полиция.

Все эти версии шальным вихрем влетели в мой мозг, но я отмела их, одну за другой, как несостоятельные. Скорей всего, кто-то ошибся квартирой, или в подъезд прорвались сектанты. Кто бы это ни был, сейчас они уйдут.

Павел, который по непонятным мне причинам всех людей считал друзьями (враньё, что собаки похожи на своих хозяев), уже принюхивался у двери гостеприимно размахивая хвостом. Тем временем в дверь позвонили второй и третий раз, а на четвёртый кнопку звонка утопили чуть ни на полминуты, и тревожное треньканье долго носилось по квартире в поисках жильцов. Звонок замолчал, за дверью послышалось какое-то шарканье и шуршание. Потом всё стихло. Я обрадовалась, что незванцы наконец ушли. Но, выдержав паузу, звонок снова затренькал, а из-за двери раздался голос:

— Эй, ты чо там затихарилась? Открывай уже! Я с улицы видел свет.

Это был голос Алекса, и, судя по интонациям и слюнявому растягиванию гласных, он был крепко пьян.

«Как он меня нашёл и что, блин, ему нужно?! Знает даже, которые окна мои! Или блефует? Но если б блефовал, разве стал бы так нагло звонить?»