Дели-акыз

В этот вечер долго не расходятся спать в джаваховском доме. Решено, что Даня и Глаша выедут завтра. Медлить нельзя. Если бы не было ничего серьезного, Стеша не давала бы телеграммы. Так сказал «друг» и так решили. И девушек снарядили на следующее утро.

ГЛАВА XI

Вот оно, смутно знакомое огромное здание за высокой оградой.

Глаша, проведшая несколько суток в вагоне, усталая и полусонная, об руку с Даней, входит в подъезд.

Знакомый подъезд. Знакомый швейцар. Знакомая лестница. Вот, под нею и каморка, в которой она провела несколько месяцев. Тогда она была еще крошкой, сейчас она почти взрослая.

Навстречу им попадаются институтки… Сердце Глаши вздрагивает.

Вспоминаются те добрые «тети», которые когда-то так горячо заботились о ней. Эти — другие. Они Глашу не знают, не знает и Глаша их.

Миновали коридор… Подошли к лазаретной двери…

— Где лежит девушка Стеша? — обращается Даня к встречной лазаретной служанке в полосатом платье.

Та кланяется и ведет их в палату.

Даня входит первая. Просторная, светлая комната; ряды белых кроватей, белые же столики и шкафчики.

Кругом безлюдно. Больных нет. Но от удобного, большого кресла отделяется худенькая фигура в белом халате и делает движение вперед.

— Глашенька! — несется навстречу Глаше слабый, надтреснутый голос.

— Тетя Стеша, милая!

Глаша сама не может понять откуда у неё взялись эти теплые слова, эта нежная стремительность, с которой она рванулась к поднявшейся с кресла тетке и обняла ее.

А та, не спуская с неё глаз, гладила её голову, щеки, плечи и руки своими худыми, как плети, слабыми руками и лепетала взволнованно:

— Совсем барышня… Как есть барышня… Кралечка ты моя желанненькая! Вот бы сестра, покойница, повидала… Глаз бы, кажись, не спускала с тебя… Видать, хорошо тебе живется, Гланюшка! Дай Бог здоровья твоей княжне.

— Глаша, я пойду, а ты посиди и поговори с твоей тетей. Через два часа я заеду за тобой! — бросает Даня и исчезает из палаты, чтобы не мешать своим присутствием разговору тетки с племянницей.

Теперь Глаша остается с больной теткой с глазу на глаз.

Стеша, действительно, больна. Это видно по её молодому еще, но изнуренному лицу; оно без кровинки, глаза впалые, красноватые.

— Надорвалась я, Глашенька! В работе переутомилась… Вот в деревню еду. На поправку… Да и останусь там до самой смерти. Изба у нас там с тобою, чай, знаешь, есть. Ну, а ты-то, ты-то что? Про себя лучше рассказывай, — оживляется Стеша.

Глаша исполняет желание больной. Она рассказывает ей про свою жизнь в «Гнезде», про «друга» и тетю Люду, про товарищей по питомнику, про радостные, светлые дни в усадьбе Джаваха, словом, обо всем, умалчивая только о печальном «событии» этого лета, чтобы не волновать больную.

— Вот-то счастье тебе привалило, Глашенька! — восторгалась больная. — Вот-то хорошо! Воспитывают, ровно барышню; в холе, в довольстве живешь… И учат, и кормят, и одевают. Вишь шляпа-то, поди, пятешницу заплатили за нее, и материя на платье больно добротная…

И Стеша щупает материю и любуется шляпой. Вдруг она поднимает на Глашу смущенные, словно извиняющиеся глаза.

— Прости ты меня, дуру неотесанную, племяшенька миленькая… Ведь по глупости я своей выписала тебя. Ведь понадеялась я, глупая, на тебя, что ты со мною в деревню поедешь, ухаживать за мною станешь, беречь меня больную, надорванную будешь. Одна ты у меня кровная, родная, племяшенька. Вот и понадеялась я на тебя, что поселишься со мною в избе у нас. Хозяйством обзаведемся, кое что у меня прикоплено. Так корову на это купим, огород разведем, разобьем садик вокруг избы. То-то ладно было бы! А по праздникам в церковь бы стали ходить и к матери твоей на могилку в гости. Да куда уж!.. Ты барышней стала, до меня ли, мужички неученой, тебе теперь? Одной как-нибудь век свой прожить придется… Как-нибудь, в одиночестве, больная, никому ненужная, век свой протяну.

Едва договорила последнюю фразу Стеша, как слезы хлынули у неё из глаз, и закрыв лицо руками она тихо, сдержанно зарыдала.

Эта слабая, больная, измученная трудом девушка, плачущая от ожидавшего ее одиночества, заставила болезненно судорожно сжаться сердце Глаши. Эта девушка к тому же приходилась ей самым близким, самым родным существом, оставшимся у неё на свете. Так неужели же она, Глаша, допустит, чтобы больная, одинокая тетка уехала одна, а она, Глаша, будет продолжать свою беззаботную, счастливую жизнь в Гори.

Глубоко задумалась девочка…

В голове и сердце у неё началась упорная борьба. Минуту хотелось обратно туда, к горам, цветам, Куре, «Гнезду». А минуту, казалось, что нужно ехать с больной тетей в глушь, в деревню.

Как живые, предстали милые образы далеких друзей, воспитанников питомника княжны Нины, и самой Нины, и тети Люды. На миг встал далекий Гори… Красивая усадьба, утонувшая в густой роще чинар… Розовые кусты… Тенистые аллеи… И Кура под горою, вечно рокочущая, вечно что-то рассказывающая, точно быль родного простора вспоминая.

А рядом встала другая картина… Убогая деревенька в глуши России… Крошечные избушки… Жалкий садик… Кусты смородины и желтые подсолнухи вдоль тына…