Delirium tremens

– Более чем, – Зобин достал из кармана сигаретную пачку, открыл ее – пустая – скомкал и сунул обратно, – Знаешь, мама будила меня по утрам. Положит руку мне на голову и тихо прошепчет: «Пора, сынок, вставай», – и я открываю глаза: из кухни плывет аромат пирожков с яблоками; она гладит меня по голове; луч солнца по диагонали делит комнату надвое; впереди лето, каникулы и целое будущее, полное счастья. Я отдал бы все, и жизнь, не задумываясь, лишь бы завтра проснуться, от прикосновения ее руки, – Зобин замолчал и отвернулся к окну, чтобы Мартыненко не видел его лица. Незачем это было в такой момент.

На этот раз молчание затянулось бы надолго, но часы пробили антикварным боем новый час, вернув Михаила Дмитриевича в реальность:

– А второй?

– Что второй?

– Какой второй вопрос ты собирался мне задать? – Зобин повернулся к Владимиру Григорьевичу.

– Ах, да, – опомнился Мартыненко, – как тебе удалось убедить американца профинансировать это мероприятие? На Бога-то ему – наплевать.

– Я и сам, если честно, не понял, – Михаил Дмитриевич пожал плечами, – Лариса перед встречей все уши мне прожужжала: «Улыбайся! Американцы шарахаются от русских, потому что те кажутся им угрюмыми. Улыбайся.» Эта мысль засела у меня в голове. Вот я и улыбался ему весь вечер, как идиот. А вообще, это получилось случайно…

Глава о грозе, и неочевидности происходящего

Владимир Григорьевич энергично ускорял шаги, срываясь иногда на интеллигентный бег. Он торопился. Он спешил изо всех сил. Небо, ровно в зените над ним, было разделено надвое. На две половины – антиподы. Солнечная, бездонная синева за спиной. И нереальная, а в лучах противостоящего солнца – почти карбоновая, с зловещими вплетениями седины, темень грозового коллапса впереди. Оставив, наконец, свои безнадежные попытки хоть как-то ускориться, он шел на грозу почти обреченно, приняв неизбежное. Обидно – идти оставалось недалеко, но он до нашествия дождя домой уже, очевидно, не успевал. Нужно было искать убежище, чтобы переждать стихию, а путь его, как назло, пролегал сейчас мимо бесконечной решетки, огороженной территории бизнес-центра. Впереди показался пыльный вихрь, он еще не донесся сюда, но стремительно приближался, а между ним и первыми каплями – считанные секунды. Мартыненко обреченно натянул на голову пиджак, понимая, что напрасно, и что сухим выбраться из этой переделки все равно не удасться. Мгновение – и шквал хлестнул пылью в глаза, на зубах заскрипел песок, а по воздуху полетел всякий мусор. Еще мгновение – и сначала на него упали отдельные гигантские капли, а следом, словно сорвавшаяся, сплошная лавина дождя накрыла Владимира Григорьевича. Он промок сразу. К счастью, ненавистная ограда заканчивалась, а за ней в первом же здании по правую руку маячила спасительная дверь какого-то заведения…

То ли кафе, то ли бар – небольшой зал с микро-столиками, зеркальная стена с напитками, а перед ней – стильная, элегантная стойка, за которой расторопный, круглолицый парнишка подобострастно расплылся в широкой улыбке единственному клиенту:

– Здравствуйте! Что будем заказывать?

– Ничего, – Мартыненко отвернулся от него к стеклянной двери, всем своим видом показывая, что он тут – лишь жертва обстоятельств. Нельзя же этим так бесцеремонно пользоваться! А за стеклом лило, как из ведра. По тротуару, с завихрением около канализационной решетки, забушевал миниатюрный поток. Промокшие насквозь пиджак и рубашка раздражали дискомфортом. «Что я на самом деле?!» – разозлился на себя Владимир Григорьевич и повернулся к приветливому бармену:

– Коньяк есть?

– Конечно! Вы бы сняли пиджак, быстрее обсохнете, – парень поставил перед собой мерную мензурку и коньячный бокал, – Сколько налить? – замедлился он на секунду, улыбаясь, как искуситель, – Коньяк у нас отменный. Хозяин мой – знаток и ценитель. Сам его пьет, – потянулся он к полке, на которой стояли откупоренные бутылки с алкоголем.

– Сто… Нет! Двести грамм, налейте.

Бармен понимающе улыбнулся и последовательно налил благородную, янтарную жидкость из темной матовой бутылки сначала в мерную емкость, потом в бокал, который наполнился почти до краев.

– Нет. Подождите. Давайте триста! – еще раз передумал Мартыненко, смущенным взглядом извиняясь перед барменом за дополнительную суету.

А тот и не думал высказывать претензий за лишние телодвижения. Поставил поднос, на него маленький графинчик, вставил в него воронку и вылил туда содержимое бокала, а за ним остатки бутылки. Заменил бокал на чистый, и добавил ко всей этой красоте фарфоровую розетку с наломанным шоколадом.

Мартыненко расплатился. Бармен вернул сдачу. Владимир Григорьевич недоуменно посмотрел на возвращенные деньги, графин и шоколад:

– Вы не ошиблись? Здесь явно больше трехсот грамм!

– За счет заведения! – парень, к тому же, был еще и психолог.