Делла принципа

Мне она поначалу даже понравилась: на порядок круче большинства шлюх, на которых западал брат. Чертовски guapisimа[33]: высокая и indiacita[34], с огромными ступнями и офигенно выразительным лицом, но в отличие от местных красоток Делла, похоже, искренне недоумевала, что ей делать со всей этой утонченностью, не замечала собственной миловидности. В манере ее поведения и особенно речи угадывалась абсолютнейшая campesina[35]. Городских словечек она не знала и сыпала таким количеством просторечий[36], что ее бывало трудно понять. Если не прерывали, болтать могла без умолку, но врать совсем не умела, и через неделю мы знали всю ее подноготную. Как умер отец, когда она была совсем маленькая; как в тринадцать лет мать за барыш выдала ее замуж за пятидесятилетнего скрягу (отсюда первый ребенок); как после двух лет семейного кошмара ей представилась возможность удрать из Лас-Матаса-де-Фарфан[37] в Ньюарк[38] по вызову тетки, которая искала сиделку для сына-олигофрена и мужа-паралитика; как сбежала и от нее, ибо не для того же приехала в Nueba Yol[39] — Нью-Йорк), чтобы превратиться в рабыню; как на протяжении последующих четырех лет, подгоняемая нуждой, перебиралась из города в город — Ньюарк, Элизабет, Патерсон, Юнион-Сити, Перт-Амбой[40] (где ее обрюхатил шизанутый кубинец), — и всюду из-за своей доверчивости оказывалась жертвой обмана; как теперь осела наконец на Лондон-Террас и из последних сил пытается удержаться на плаву в надежде, что скоро все изменится к лучшему. (В этом месте она всегда широко улыбалась и смотрела на брата.)

— Слушай, ма, неужели, правда, что в Доминикане девушек выдают замуж за барыш?

— Por favor, ridiculo[41], — сказала мать. — Эта сучка тебе и не такого понарасскажет.

Но на следующей неделе Всадницы громко обсуждали, как часты подобные случаи в campo[42] и как в свое время мамику с трудом удалось уговорить собственную чокнутую мать не обменивать ее на пару коз.

Надо сказать, что к amiguitas[43] моего брата мать относилась просто — как к курам, которых разводила, когда мы жили в Доминикане. Раз они все равно не задерживаются, то нечего и внимания обращать. Даже имен не запоминала. Не наезжала, ничего такого. Если девчонка здоровалась, то и мамик здоровалась — отвечала вежливостью на вежливость. Но душу не вкладывала. Была непоколебимо, уничтожающе безразлична.

С Деллой не так. Делла действовала на мамика, как красная тряпка на быка. Причем с первого дня. И не потому что не скрывала своих намерений использовать брата для изменения своего иммиграционного статуса. (Делла прозрачно намекала на это, расписывая, насколько легче стало бы жить ей и тем более Адриану, будь у них соответствующие документы, и как она, наконец, смогла бы слетать в Лас-Матас проведать старушку-мать и старшего сына.) С породой таких стервятниц мамик и раньше сталкивалась и никогда из себя не выходила. А Деллу готова была придушить. Что-то было в ее лице, в тембре голоса, в характере. Какая-то угроза. А может, мамик просто предчувствовала, к чему все идет.

Так или иначе, Делле от мамика доставалось. Если мамик не чихвостила ее за то, как она говорит, как одевается, как ест (с открытым ртом), как ходит, за ее campasina-ность и prieta-ность[44], то вела себя так, будто Деллы вовсе не существует: в упор не замечала, отталкивала, не отвечала на элементарнейшие вопросы. Если же вдруг вспоминала о ней, то лишь затем, чтобы сказать что-нибудь, типа: «Рафа, что будет есть твоя обезьяна? Бананы?» При этом Делла все пропускала мимо, отчего материнские нападки выглядели особенно несправедливыми. Что бы мамик ни сделала, что бы ни сказала, Делла продолжала с ней щебетать. Враждебность матери не только не сковывала ее, но наоборот раскрепощала. Когда они с Рафой оставались одни, Делла сидела, как мышка, но при мамике у нее на все было собственное мнение. Она высказывалась по любому поводу, встревала во все разговоры, порола чушь (типа «Нью-Йорк — столица США», или «А материков всего три») и потом стояла на своем насмерть. Казалось бы: на тебя и так собак спускают, сиди — не высовывайся. Но хрен. Иногда просто зарывалась! Бывало, просила меня: «Buscame algo para comer»[45]. Ни «пожалуйста», ничего. И если я игнорировал, сама брала минералку или флан. Мать вырывала еду у нее из рук, но стоило ей отвернуться, как Делла снова тянула за дверцу холодильника. Однажды даже посоветовала мамику перекрасить квартиру. «Цвета надо поярче. Esta sala esta muerta»[46].

Грешно смеяться, но как удержишься?