Дело № 113

Рауль хотел ему что-то сказать.

— Не мешайте мне говорить! — перебил его Фовель. — Ваша жизнь в моих руках. Закон оправдывает месть оскорбленного мужа. Но я не желаю пользоваться этой льготой свода законов. Вон там, на камине, я вижу такой же точно револьвер, как и у меня. Берите его и защищайтесь…

— Никогда!

— Защищайтесь же! — крикнул банкир, взведя курок. — Защищайтесь, говорю я вам!..

Видя направленное на него дуло пистолета, Рауль взял с камина револьвер.

— Станьте в том углу, — продолжал банкир, — а я стану в этом. Сейчас должны бить ваши часы. Как только они зазвонят, с первым же ударом мы должны сойтись.

И они стали так, как приказал Фовель, не произнося более ни слова. Госпожа Фовель больше не могла выносить этой ужасной сцены.

Она видела, что ее сын и муж должны убить друг друга на ее же глазах, и это было выше ее сил.

Ужас овладел ею, и она бросилась между ними, широко расставив руки, точно желая этим задержать движение пуль.

— Ради бога, Андре, — обратилась она со слезами на глазах к мужу. — Дай мне рассказать тебе все. Не убивай его!

Этот материнский вопль он принял за крик влюбленной женщины, защищающей своего любовника.

С неслыханной жестокостью он схватил свою жену за руку и отбросил ее в сторону.

— Прочь!.. — воскликнул он.

Но она не послушалась его и, бросившись к Раулю, обхватила его руками за шею и сказала:

— Это меня следует убить, меня одну, потому что я одна виновата во всем.

Кровь бросилась Фовелю в лицо, он прицелился в эту ненавистную группу и спустил курок.

Но ни Рауль, ни госпожа Фовель не повалились. Тогда он выстрелил в них во второй и в третий раз…

И он взвел уже курок в четвертый раз, как в комнату вдруг вбежал какой-то высокий господин, который вырвал из рук Фовеля револьвер, усадил силою банкира на диван и бросился к госпоже Фовель.

Это был Вердюре, предупрежденный Кавальоном обо всем, но еще не знавший, что Жипси разрядила револьвер Фовеля.

— Слава богу! — воскликнул он. — Ее не тронули.

Но в это время встал банкир.

— Оставьте мня, — сказал он, отмахиваясь от него. — Я хочу мстить!..

Вердюре крепко схватил его за руки и близко заглянул ему в глаза, точно стараясь этим придать больший авторитет своим словам.

— Благодарите Бога, — сказал он ему, — что он избавил вас от тяжкого преступления! Анонимное письмо обо всем вам налгало!

Фовель не ожидал увидеть этого человека. Ему было положительно все равно, кто он такой и откуда он получил свои сведения. Но для банкира было важно только одно, это то, что анонимное письмо было ложью.

— Моя жена сама признала себя виновной! — пробормотал он.

— Да, она виновна, — отвечал Вердюре, — но не в том, в чем вы ее обвиняете. Знаете ли вы, кто этот человек, которого вы хотели убить?

— Ее любовник!

— Нет… это ее сын!

Присутствие этого неведомого господина, которому было известно все, смутило Рауля еще больше, чем угрозы Фовеля. Он собрался с силами и сказал:

— Да, это правда!

Банкир, казалось, сходил с ума. Его глаза переходили с Вердюре на Рауля и с Рауля на жену, которая была угнетена еще более, чем преступник, приговоренный к смерти.

— Это невозможно! — восклицал он. — Представьте мне доказательства!

— Доказательства у вас в руках, — отвечал Вердюре. — Но извольте! Слушайте!

И быстро, с удивительной способностью излагать, он набросал всю ту драму, о которой уже знает читатель.

Конечно, истина была ужасна для Фовеля, но какова бы она ни была, он еще любил свою жену. Неужели же он не может простить ей эту стародавнюю ошибку, искупленную ею жизнью, полной благородства и преданности?

Уже несколько минут прошло, как Вердюре окончил свой рассказ, а банкир все еще молчал.

В эти двое суток на него свалилась целая лавина событий, тяжкая сцена, которую ему пришлось только что испытать, удручала его и лишала его всякой способности рассуждать.

Бросаемая как щепа по капризу волн, его воля вся зависела от событий.

Если его сердце советовало ему все позабыть и простить, то его оскорбленная любовь взывала к мести.

Не будь здесь Рауля, этого негодяя, который был живым доказательством давнишнего греха, он не замедлил бы согласиться. Гастон Кламеран умер, и ему оставалось бы открыть свои объятия жене и сказать ей:

«Ты пожертвовала собою для спасения моего честного имени, — пусть это послужит тебе одним только тяжким сном, который исчезает при блеске ясного дня!»

Но тут стоял Рауль.

— И это твой сын, — обратился он к жене, — этот человек, который обобрал тебя и ограбил меня!

Госпожа Фовель от волнения не отвечала ни слова. За нее ответил Вердюре.

— О, — воскликнул он. — Ваша жена скажет вам, что этот господин действительно сын Гастона Кламерана, она и сама верит в это, сама убеждена в этом, только…

— Ну?

— Он назвался ее сыном только для того, чтобы легче обобрать ее. Он обманул ее.

В этот момент Рауль вдруг ловко очутился у двери. Увидев, что на него не смотрят, он бросился было бежать. Но Вердюре, предвидевший этот маневр, в мгновение ока схватил Рауля за шиворот и остановил его в ту самую минуту, когда тот уже готов был скрыться…