Дело

Меня интересовало, как сам он относится к старому Пелэрету. Очевидно, близко знакомы они не были. Скэффингтон, по-видимому, уважал его, но несколько отвлеченно, как уважал бы любого известного ученого, каким стремился стать со временем сам. А к науке Скэффингтон имел определенное призвание. Несмотря на все свое богатство и огромную самоуверенность, он не чувствовал себя свободно среди ученых; он не мог держаться с коллегами так, как держался раньше с офицерами своего полка; ему было легко со мной и с Мартином именно потому, что мы встречались на официальных приемах и имели общих знакомых. Однако при том, что в глубине души он считал большинство «этих господ» ниже себя по общественному положению, он страстно хотел завоевать их признание. Он страстно хотел вести серьезную научную работу, как Пелэрет и Гетлиф. И, утверждая, что для него это недостижимо, он тем не менее стремился к тому, чтобы в нем видели ученого, уважали его как ученого.

— А какие отношения были у вашей жены с ее дядей? — улучив момент, спросил я, когда он собрался было углубиться в научные объяснения.

— Да как вам сказать, — ответил Скэффингтон. — Шуток ее он никогда не ценил.

В глазах у Мартина промелькнула искорка. Вспомнив его слова, что Скэффингтоны вдвоем побивали все рекорды в отношении полного отсутствия чувства юмора, я представил себе, сколь удачны, по всей вероятности, были эти шутки.

Постепенно я узнал, что оба они — и он и Мартин — сходятся на том, что большинство научных трудов старика серьезно и обоснованно. Результаты его основных исследований стали уже аксиомами, настаивал Скэффингтон.

— Вот этого-то я никак и не могу понять, — говорил Скэффингтон, наивный, благородный, недоумевающий. — Ведь если допустить, что он тут что-то подтасовал, то ведь он от этого решительно ничего не выиграл. Ведь рядом с настоящими, серьезными трудами, которые он оставил после себя, это же так, пустяк какой-то. Рехнулся он, что ли, как вы думаете?

Старик проделал первоклассную научно-исследовательскую работу, рассказывали они мне; основной его труд — дифракция атомных частиц — был выше всякой критики. Некоторые его фотографии приводятся в учебниках. Мартин снял с полки два тома и показал мне снимки, напоминавшие скорее всего мишени для стрельбы в цель с чередующимися светлыми и темными кольцами. Результаты этих опытов были неоспоримы: их неоднократно повторяли в разных лабораториях во всех концах земного шара.

Однако неоспоримо было и то, что Пелэрет увлекся распространением своего технического метода, который сам по себе не имел существенного значения и мог рассматриваться только как «побочное занятие» при его основной работе. Он считал, что сможет применить свой технический метод и к несколько другому виду дифракции частиц.

— Теперь известно, что в силу некоторых причин, которые вам, как неспециалисту, вряд ли будут понятны, эта цель оказалась неосуществимой, однако год тому назад этого никто не мог знать, — сказал Скэффингтон. Старик же считал, что опыт должен удасться. То же самое думал и Говард, ставивший свои опыты под наблюдением старика.

— Снимок в диссертации Говарда наглядно доказывает, что опыт действительно удался, — мрачно усмехнувшись, заметил Мартин, — причем доказывает способом отнюдь не ортодоксальным: для этой цели был взят негатив подлинного дифракционного снимка и «раздут» тем же способом, каким делают обычные увеличения; сделано это было затем, чтобы увеличить расстояния между светлыми и темными кольцами. Измерив эти расстояния, Говард и вычислил в своей диссертации длину волн излучения.

— Раздув снимок, кто-то получил желаемый результат, — сказал Скэффингтон.

Тут я впервые услышал, как был обнаружен подлог. Когда негатив увеличивали, дырка от кнопки, которой он был прикреплен к доске для просушки, тоже увеличилась в размере. Как только выяснилось, что полученные результаты нельзя подтвердить теоретически, американцы запросили, чем объясняется столь необычный размер белого пятнышка посередине верхнего края снимка. Только и всего!

Говард, когда он в конце концов вынужден был дать объяснения суду старейшин, заявил, что старик и раньше показывал ему такие же снимки. То же самое сказал он и мне.

Поверить ему можно было, только предположив, что он безгранично доверял Пелэрету. А это означало бы, что он был специально проинструктирован заранее. Даже при полном отсутствии критического подхода с его стороны, он должен был быть подготовлен к тому, чтобы поверить в это доказательство; очевидно, он принял на веру, что метод действительно «сработал», когда решил воспользоваться этой последней фотографией для своей диссертации.

— Даже если допустить все это, — сказал Мартин, — нужно быть порядочным болваном, чтобы так попасться.