Дело

— Хорошо! — сказал Мартин. Но, не в пример мне, он не знал, как себя держать с натурами, вроде Тома. Раз уж Том связал себя обещанием, я чувствовал, что ему можно верить. Мартин этого не почувствовал. Он сказал с необычайной для себя натянутостью:

— Вот что. Я хотел бы окончательно привести все это в порядок. Неплохо было бы сказать Кроуфорду сегодня же вечером, что у нас есть большинство, что этот вопрос решен и подписан. Может быть, вы написали бы мне записку?

Том покраснел.

— Вы, значит, хотите, чтобы я подтвердил свои слова письменно?

— Что ж, в этом случае мы могли бы считать себя во всеоружии…

— Прекрасно! — сказал Том. Подавшись вперед, с пылающими глазами, он подошел к письменному столу, стоявшему у окна. Набросал несколько строчек, подписался и вложил листок бумаги в конверт. Затем, все еще стоя спиной к нам, он расхохотался. Расхохотался громко, неприятно и в то же время от души.

— Я же сказал Найтингэйлу, что мне нужно остаться, чтобы написать письмо. Ведь сказал же?

Часть третья. Предложение

Глава XIX. Замечание официального посетителя

По слухам, доходившим до нас с Маргарет в Лондоне, суд старейшин не торопился. Еженедельные заседания, вызовы Говарда, которого просили письменно изложить все факты, вызовы Фрэнсиса Гетлифа… Как у членов совета колледжа, так и у вас создавалось впечатление, что помпу эту они разводят нарочно для поддержания своего престижа. Лаура говорила Маргарет, что, после того как Говарда восстановят в правах, они проживут в Кембридже еще года два, а затем уедут оттуда. В колледже их дело вызывало, на удивление, мало пересудов, во всяком случае никакие толки не достигали наших ушей. Кое-какие шаги в связи с осенними выборами уже, однако, делались, и ходили слухи, что «секретные» предвыборные собрания, приверженцев, как Брауна так и Гетлифа, уже состоялись.

Что касается меня, то одно послание из колледжа, адресованное непосредственно мне, я получил. Оно было от старого Гэя. В нем он напоминал, что я обещал «прощупать почву» с юридической стороны, и заканчивал ссылкой на «известное нарушение привилегий, полученных в награду за то, что всю свою жизнь он самозабвенно служил науке, — нарушение, которое нельзя легко простить и кротко снести хотя бы для того, чтобы в будущем так не поступали с другими».

В апреле мне пришлось поехать в Кембридж по одному официальному делу. По делу, считавшемуся в то время совершенно секретным, потому что Уолтер Льюк — глава Барфордовского атомного центра — должен был вести переговоры с Кевэндишем относительно исследования управляемой термоядерной реакции. Какую-то часть работы он намеревался поручить Кембриджу. Опыты должны были производиться, по выражению Льюка, «под покровом тайны». И когда он отправился в Кембридж на переговоры, я — как его непосредственное начальство — поехал вместе с ним.

За окнами зала заседаний стоял ослепительно голубой апрельский день, насквозь пронизанный солнцем и ветром, таким холодным и чистым, что просто дух захватывало. Из окна Старого университета, где мы заседали, я смотрел на ярко освещенный, сияющий двор и испытывал обиду оттого, что мне приходится сидеть в помещении, — обиду, непонятную мне самому; словно кто-то перебирал струны моей памяти, словно однажды, когда дул такой же вот вольный холодный ветер, мне выпало познать большое счастье. А между тем с такими днями в Кембридже у меня были связаны именно грустные воспоминания.

Отогнав посторонние мысли, я постарался снова сосредоточиться на обсуждении. Принимали участие в совещании вице-канцлер университета, Кроуфорд, как бывший вице-канцлер, трое ученых (среди них Фрэнсис Гетлиф), Уолтер Льюк и я. Переговоры шли туго и не слишком гладко. Шли они не слишком гладко отчасти потому, что Льюк, помимо того что был значительно моложе всех присутствовавших, оказался еще и значительно более нетерпеливым. К тому же он был — и это обстоятельство отнюдь не облегчало положения, — по всей вероятности, самым одаренным. Дарований в зале присутствовало немало: два лауреата Нобелевской премии, пять членов Королевского общества. Там, где вопрос касался силы воображения и чисто умственной хватки, пальму первенства я, не задумываясь, отдал бы Льюку. Что же касается способности убеждать в положении по-настоящему трудном, то в этом случае, выбирая себе компаньона, я вряд ли в первую очередь остановился бы на нем.