Дело академика Вавилова

Первые пятнадцать лет после Октября Вавилов — баловень нового строя. Сын миллионера продемонстрировал новым хозяевам страны не только свою политическую лояльность, но и несомненную полезность. В 20-е годы деловые качества еще ценились. Трудолюбие и талант ученого были оплачены по самому высокому тарифу. В 1926 году он получил Ленинскую премию, затем его сделали членом ВЦИК СССР, депутатом, президентом Сельскохозяйственной академии, членом коллегии Наркомзема. Знаками доверия следует считать и многочисленные зарубежные поездки, которые ему позволяли совершать между 1924 и 1932 годами. Страна, с самого своего зарождения гордившаяся запорами на границах, право на международные поездки дает только избранным. До 1932 года Николай Вавилов, несомненно, остается в числе избранных. Ну что же, он не в долгу перед страной: им создан ВАСХНИЛ, под его руководством работает Институт растениеводства, растет уникальная коллекция семян, работы советских генетиков вызывают уважение на международных конгрессах.

Но для такого высокого общественного положения, которое Вавилов занимает, этого мало. Даже самый маленький по чину гражданин Советского Союза обязан не просто служить, а безоговорочно и активно выполнять любое идущее сверху распоряжение. Таков его главный политический долг. И хотя это обстоятельство не закреплено ни в одном законодательном документе, все отлично знают, какие последствия влечет малейшее нарушение неписаного закона. Для такого крупного чиновника, как член ВЦИК и президент ВАСХНИЛ, ответственность за нарушение политического долга еще выше. Он обязан не просто являть властям свое полное послушание, но и постоянно славословить партию, ее Центральный Комитет, Генерального секретаря в речах, в статьях, в разговорах. Все кругом славословят, дрожа за свои служебные кресла, за эту главную драгоценность чиновника… А Вавилов? От природы лишенный политического честолюбия, человек открытый, душевный и демократичный, — как он чувствует себя в бюрократическом котле? Может быть, его тяготят все эти обязанности и привилегии?

Оказывается, нет. Ибо честолюбие Вавилову вовсе не чуждо. Только сосредоточено оно не вокруг служебного кресла, а вокруг науки. Глава советской агрономии и биологии очень хочет, чтобы его лаборатории имели самое лучшее в мире заграничное оборудование, он желает, чтобы его научные библиотеки были снабжены самой новейшей специальной литературой. Ему нужны средства для новых экспедиций, ставки для научных сотрудников, валюта для закупки семян и для подписки на международные журналы. Все это деньги, а деньги в централизованном бюрократическом государстве может добыть только очень влиятельное, высокопоставленное лицо. И академик Вавилов ценит свое положение, свой престиж. Они нужны ему для того, чтобы с помощью этих рычагов поднимать материальный и творческий потенциал своих институтов.

К политике, к политиканам — где бы он с ними ни встречался: в Европе, Америке или у себя дома — относится он с иронией. За фасадом громких слов ему нетрудно распознать личные, не всегда чистые, помыслы хозяев жизни. Да и сами по себе словеса эти ему безразличны: он человек дела, человек науки. Но раз уж без этого никак нельзя, придется отдать богу богово, а кесарю кесарево.

Презрение к политике не делает, однако, Вавилова брезгливым. Чтобы помочь своему научному делу, он готов даже на легкий флирт с дьяволом. Вернувшись из экспедиции в Афганистан (1925 год), Николай Иванович со смехом рассказывает профессору В. В. Таланову, как ловко ему удалось провести британцев и сфотографировать крепость на индо-афганской границе. Англичане иностранцев к крепости не допускали на пушечный выстрел, а он, Вавилов, подобрался по той дороге, по которой его никто не ждал, по которой ни один европеец до него не хаживал. И вот наснимал целый альбомчик… Рафинированного интеллигента Таланова этот рассказ шокирует — шпионаж! — а великий путешественник, который действительно первым из европейцев прошел через неприступный Кафиристан, только посмеивается. Какое ему дело до политики? В Кафиристане он искал родину пшениц. А крепость — это так, между прочим. Да и нравственность его от этой истории нисколько не пострадала. Желудок — да, желудок он на тамошней пище сильно расстроил.