Дело Арбогаста

Сарразин и сам смотрел на негритянку не отрываясь. Вид у нее был усталый и недавняя самоуверенность явно шла на убыль. О жизни любого можно, не рискуя сильно ошибиться, догадаться по тому, как он держится.

— Почему, — спокойным тоном начал Сарразин, по-прежнему не сводя глаз с певицы, — тебе хочется помочь Арбогасту? Денег у него нет. А то, что тогда стряслось, в любом случае грязная и, скорее, отталкивающая история? Выходит, из-за того, что с ним обошлись не справедливо? Из-за того, что ты веришь в его невиновность? Действительно поэтому — и только поэтому?

Сарразин задумался над тем, как бы получше объяснить Клейну, что именно он имеет в виду. Надо бы поговорить о том, что привлекает нас в Арбогасте, что чуть ли не притягивает к нему, решил он и уже собрался было заговорить, как вдруг певица поднялась из-за столика и посмотрела на него в упор.

Даже на следующий день, в поезде, на обратном пути он не мог избавиться от ощущения, посетившего его в тот миг, когда на него посмотрела певица, и едва не отправился в Брухзал, к Арбогасту, словно тот смог бы помочь ему разобраться в собственных чувствах. Позади остался долгий день, первое мая 1966 года, и, как бывает, когда невольно уловишь еле слышно напеваемую кем-нибудь мелодию, во взгляде певицы он невольно увидел смерть. И не посмел отвернуться. Негритянка рассмеялась. Ее голова качнулась чуть набок, как цветок на стебле. Шея у нее была открыта — и ни с того, ни с сего Сарразин, никогда не воображавший себе этого раньше, увидел шею другой женщины, мертвой, — точно так же изогнутую и столь же прекрасную. Один из летчиков, поднявшихся одновременно с певицей, поцеловал ее в шею, и она поклонилась так глубоко, что коснулась губами лацкана своего смокинга.

24

Десятиэтажный дом на Биржевой площади, в котором находилась контора адвоката, был одним из первых офисных зданий, появившихся во Франкфурте в начале 60-х, вознесясь в небо над черепичными крышами довоенного времени. Одетый снаружи в темно-синюю листовую сталь, он и внутри щеголял функциональным, чисто кубистским интерьером на стальном скелете. Стекла окон и стеклянные двери были обшиты узким стальным кантом, полы в холле и на лестницах выложены темной, отливающей тусклым светом гранитной плиткой, поручни перил на лестницах изготовлены из твердого черного каучука. Два лифта с убирающимися в стену дверьми и тесными кабинами позволяли подняться наверх прямо из холла, между лифтами на каждом этаже стояла металлическая урна для окурков, отсюда посетитель шел налево или направо, — на этажах располагалось по два офиса. Огромная стеклянная дверь с названием соответствующей фирмы и скромная кнопка звонка.

В конторе на восьмом этаже работали пять адвокатов и столько же секретарш. Делом Арбогаста доктор Клейн занимался в одиночку, потратив чуть ли не все свое время в весенние месяцы на то, чтобы как следует подготовиться: петицию о возобновлении дела. Сначала доктор Клейн в обществе фото-эксперта из “Ганзейской аэросъемки” отправился в Висбаден, в архив, где по его указанию со старой пленки были сделаны новые отпечатки. Набор этих фотографий он сразу же, как договорился с Фрицем Сарразином, послал в Мюнстер профессору Маулу, с предельной вежливостью пояснив в сопроводительном письме, что новые фотоматериалы, изготовленные с соблюдением надлежащих научных критериев, которые, понятно, отсутствовали на процессе Арбогаста, доказывают минимальную вероятность того, что осужденный мог удавить или задушить Марию Гурт. И не будет ли профессор Маул столь любезен, что ознакомится с этими снимками. И тогда он, не исключено, придет к тем же выводам, что и судмедэксперты, которых он сам, Ансгар Клейн, вызовет в суд, когда тот возобновится. С глубочайшим и неизменным уважением.

Клейн велел секретарше подготовить в нескольких экземплярах досье, содержащее копии важнейших документов, связанных со следствием и с судом, а также, конечно, новые отпечатки псевдоуличающих Арбогаста старых снимков, как окрестил их адвокат. Это досье он разослал специалистам по судебной медицине, которых предполагал в дальнейшем привлечь в качестве экспертов, и знатокам фотодела. Прибег доктор Клейн и к помощи своих знакомцев из СМИ, переговорив, наряду с прочими, с Хенриком Титцем из “Шпигеля”. Титц был родом из Франкфурта, и с его отцом, профессором-психиатром Титцем, адвокат с незапамятных времен дружил. В конце апреля молодой судебный репортер прибыл к Клейну в контору и ознакомился с материалами дела. Он сидел, откинувшись в кресле, лицо его оставалось в тени, и из этой тени он тихим голосом задавал все новые и новые вопросы, уточняя обстоятельный доклад адвоката.

Наконец Клейн закончил рассказ, тоже позволил себе откинуться в кожаном кресле, и пару минут они помолчали.

— Ну и как ты это объяснишь? Почему на процессе в Грангате Маул сделал это чудовищное заключение, — в конце концов спросил репортер.

Клейн пожал пленами.

— Не знаю. В самом деле, не знаю.

— И сколько лет?

— Он просидел уже тринадцать.