Дело Арбогаста

— Буквально, господин адвокат, совершенно буквально.

Клейн почувствовал, что краснеет. Стоило ему в серьезной ситуации самую малость расслабиться, и с ним неизменно происходили подобные мелкие неприятности.

— Прошу прощения.

Он тоже попробовал усмехнуться.

Катя чокнулась с ним бокалом.

— Да бросьте вы! Но на своем вопросе я настаиваю. Что он за человек?

Ансгар Клейн рассказал ей о своих посещениях каторжной тюрьмы и о сложившемся у него за годы впечатлении, будто Ганс Арбогаст все сильнее утрачивает связь с реальностью.

— Так что мы успели, если так можно выразиться, в самый последний момент!

Катя Лаванс кивнула.

— А как он изменился внешне? На снимках с первого процесса он выглядит очень молодо.

— Его всегда находили интересным мужчиной.

— Я не об этом.

— Строго говоря, он практически не изменился. И все еще выглядит скорее молодым человеком. Только движения у него странным образом замедленные. Словно он следит за головой и локтями, чтобы они не въехали куда-нибудь в стену, как это и впрямь может случиться в тесной камере.

Медленно допивая вино, Ансгар Клейн сидел потупившись. Выпила и Катя. Краешком глаза адвокат заметил, как она смахнула прядь со лба жестом, при рождении которого, если так можно выразиться, он недавно присутствовал.

— Когда я в ходе экспериментов подкладывала молодым женщинам холодный камень под голову, я порой поневоле представляла себе, каково это: ни с того, ни с сего смерть вырывает тебя из тепла, означающего дыхание жизни. Как будто в тебе все разом ломается. Не знаю, ужасно ли это, насколько ужасно и только ли ужасно. В литературе можно найти противоречивые свидетельства: и о нестерпимых страданиях, и о ни с чем не сравнимом облегчении. Все не только ломается, но и распахивается. Ничто не функционирует. Все кончается вдруг — и навсегда. Но разве не тех же ощущений мы ищем в любви, разве не их надеемся обрести?

Сейчас Ансгар Клейн посмотрел на нее с предельным вниманием. Сам он до сих пор категорически избегал думать о любви в контексте дела Арбогаста. Разумеется, подобный самозапрет, решил он теперь, был абсурдом. И все же инстинкт побуждал его вести себя именно так. Меж тем Катя вновь смахнула прядку со лба.

— Знаете ли, — осторожно начал он, мгновенно поняв, что произнесет сейчас нечто такое, в чем до сих пор отказывался признаться себе самому, — все эти годы я так толком и не уразумел, что за история там, собственно говоря, разыгралась. И, в отличие от вас, я совершенно не хочу знать это наверняка. Понимаете?

Катя, медленно кивнув, промолчала.

Вскоре после этого они вернулись в гостиницу, и позже, ночью, раздумывая над разговором, Клейн так и не смог понять, выразила Катя свое отношение к его в некотором роде сенсационному признанию или нет. В городе стояла абсолютная тишина, низкий туман осел на асфальт, превратившись в тончайшую ледяную корку, трескавшуюся под каблуками редких прохожих. Здесь Ганс Арбогаст был у себя на родине, здесь он был дома. Поначалу адвокату казалось, будто чуть ли не весь город только и делает, что ждет начала процесса, потом его мысль скользнула в сторону: наверное, скоро пойдет снег. Они прошли мимо площади Шиллера и городской больницы.

Большая стеклянная дверь гостиницы была уже заперта, им пришлось позвонить, ночной портье маленькими шажками вышел из какого-то закутка за стойкой, и пока они вдвоем топтались у входа, Клейн внезапно подумал, что они созданы друг для друга. В тот же миг Катя искоса посмотрела на него и усмехнулась. Портье впустил припозднившуюся парочку, они прошли следом за ним в холл, получили ключи, поднялись на лифте к себе на третий этаж, оглядев первый и второй из открытой, забранной лишь низкой, по пояс, деревянной решеткой, кабины. Катя Лаванс раздавила очередной окурок в металлической пепельнице под пультом управления лифтом. И, когда серый линолеум, которым были обиты полы третьего этажа, уже оказался у них под ногами, Клейн понял, что заговорить об Арбогасте так, как совсем недавно в трактире, его заставило не что иное, как ревность. Их номера были рядом, и пока Клейн растерянно размышлял о том, как им будет приличнее всего попрощаться и разойтись, Катя Лаванс обняла его сзади за шею, чуть пригнула ему голову и поцеловала в губы. Машинально закрыв глаза, он ответил на ее поцелуй. Он не обнял ее, но целовал так долго, что ее губы сами отлепились от его губ и она заговорила, пожелав ему спокойной ночи, и обдала его при этом своим дыханием. Только теперь он схватил ее за руку, и она выдернула ее не сразу.

49